Блудница - Екатерина Маркова Страница 32

Кристиану всегда очень нравилась Алена, и ему было легче с ней после похорон тетушки. Тетушка Эдит тоже обожала Алену, так же, как ее бабушку — свою старую близкую подругу, с которой судьба свела их в годы оккупации. Тетушка любила рассказывать, какой невероятной певичкой была ее русская подруга. В годы войны такого сильного бархатного контральто не было ни у одной примадонны знаменитого «Мулен Ружа». Она напропалую крутила романы с немецкими офицерами. Когда же те окончательно теряли головы и контроль над собой, ее тщательно запрятанный в недрах роскошной гримуборной радиопередатчик без устали доносил ценные сведения о действиях и планах нацистской армии. После войны бесстрашная русская разведчица вернулась в Россию и десять лет провела за решеткой концлагеря. «Так-то ей отплатила родина за тот риск, которому она каждодневно подвергала свою жизнь!» — часто повторяла тетушка Эдит.

Первое, что тетушка осуществила, когда к ней в руки попала четырехлетняя Алена, — повела девочку в православный храм на улицу Дарю в Париже и покрестила украдкой от матери. Самое удивительное, что малышка Алена никому никогда не рассказывала об этом факте. До тех пор, когда уже в ее сознательном возрасте домашние стали сокрушаться, что девочка выросла нехристем, и теперь, когда наконец-то таинство крещения можно осуществить в любой московской церкви, неплохо было бы это сделать. Алена спокойно возразила: «Может, кто-нибудь в этой семье и нехристь, но только не я. Мы с тетушкой Эдит знали, чем заняться, когда отправили маму с ее командировочными коллегами посмотреть Эйфелеву башню. Мы времени зря не теряли».

Алена почти каждое лето проводила в Ницце в тетушкином доме. А когда поступила в институт на режиссерский факультет и свободного времени стало меньше — использовала любую возможность, чтобы повидаться с любимой крестной. Экстравагантность пожилой француженки воспринималась Аленой с восхищением и восторгом.

Когда тетушка Эдит была уже очень тяжело больна и понимала, что долго не протянет, она вызвала Алену, и они провели вместе три дня. Тогда Кристиану показалось, что они несколько раз уединялись для каких-то разговоров, в которые он не был посвящен.

— Посмотри, какая Аленка хорошенькая! — часто говорила тетушка Кристиану, любуясь своей крестницей. — На бабку похожа, такая же умная. Вот счастье-то, что ты с Тиной расстался! Раньше эта безумная в дочери тебе ее приписывала, а сейчас принялась бы ревновать к этому миниатюрному очаровательному созданию. Очкарик такой милый! Ты бы заказал ей линзы, Кристиан, нечего мордашку очками портить!

Возможно, тетушке Эдит и мечталось о том, чтобы Кристиан женился на Алене, но она слишком хорошо понимала, что их связывают нежные приятельские отношения, не более того…

То время, которое Алена провела в их доме после выписки Ксюши с ребенком, было для Кристиана просто спасительным. Под жестким требовательным взглядом из-под круглых очечков, он, как неопытный музыкант, воспроизводил мелодию своей жизни, ведомый неумолимой дирижерской волей. Сколько раз он потом мысленно благодарил Алену за эти дни, когда мир рушился и все валилось из рук, а она собирала осколки и мужественно и терпеливо, склеив, возвращала хозяину почти в первозданном виде. Тогда он понял гениальность ее режиссерского дара… Вот так умно, дальновидно, жестко распоряжаться чужой волей, чужой природой в ее же благо, мастерски выстраивать психологические нюансы, маскирующие все слабые места, и крутить этим без устали, определять даже мизансценически местонахождение Кристиана в доме, чтобы ничего не заподозрила Ксюша… Все это потом после ее отъезда дошло в полной мере до Кристиана. Она, несомненно, обладала мощным экстрасенсорным началом, ей безусловно верилось, а она, очень бережно обходясь с этой верой, умело возвращала ее преобразованной в уверенность в себя, свои силы и возможности.

Когда Алена уехала, Кристиан сначала растерялся, но потом, с удивлением прислушиваясь к себе, понял, что она как бы оставила ему себя, он был словно закодирован ею на определенное поведение, позитивные реакции, необходимые слова…

— Ты ведь не против, чтобы нашу девочку звали Марией? — спросила его Ксюша уже после отъезда Алены.

И он, вышколенный до непревзойденного поведенческого ханжества своей очкастой учительницей, мягко улыбнувшись, ответил:

— Ну, конечно, дорогая, иначе и быть не может!

И никто на свете не знал, каких усилий и внутренней дрожи стоило ему всякий раз произнесение вслух этого… только той одной… принадлежащего имени…

Кристиан начал работать как проклятый. Помимо каждодневных операций он согласился руководить клиникой и по-прежнему мотался читать курс лекций в Сорбонну. Домой возвращался глубоким вечером такой измученный и уставший, что только целовал на ночь жену и дочь и валился как подкошенный, чтобы встать ни свет ни заря, сделать легкую пробежку на тренажерной дорожке, принять душ и уже на ходу выпить чашку крепкого кофе. А в выходные он всегда звонил в Москву Алене и, подзарядившись, как подсевшая батарейка от мощного аккумулятора, входил в семейную жизнь заботливым и любящим отцом и мужем…

Несколько раз ему на мобильник дозванивалась Женевьева. Плакала, жаловалась на бессонницу, говорила, что смерть Марии превратила ее в существо среднего пола — ей до сих пор никто не интересен в сексуальном плане, предлагала повидаться, но Кристиан всякий раз находил предлоги отказаться. Удивительно, что Женевьева ничего не знала о личной жизни Кристиана, даже того, что он расстался с Тиной, и каждый раз в конце разговора передавала ей поклон…

Кристиан изо всех сил пытался быть идеальным семьянином. На самом деле эта задача была бы восхитительно легко осуществимой — рядом на него смотрели с обожанием две пары одинаковых зеленых глаз… если бы из глубины души не были по-прежнему неотвратимо устремлены на него еще два таких же зеленых до обморока, немигающе требовательных глаза Марии… Он постоянно вел с ней немой диалог, понимая ту требовательность, с которой она взирала на него из своей запредельной дали. Непомерно дорогой ценой расплатилась она за супружеское счастье Ксюши и Кристиана.

Он стал посещать православную церковь на улице Дарю, где венчались они с Ксенией и когда-то крестила маленькую Аленку тетушка Эдит. Постепенно Кристиан стал вычленять из толпы прихожан отдельные лица и уже раскланивался со многими, перебрасывался пока еще ничего не значащими словами. Несколько раз его взгляд натыкался на уродливую горбатую спину темноволосой женщины, простаивающую всю службу на коленях у Казанской иконы Божией Матери. Однажды она повернула лицо, и, встретившись с ней взглядом, Кристиан вздрогнул. Ему в лицо глядела… неприкрытая усилиями схорониться беда. Он низко склонил перед ней голову, проникаясь всем сердцем безысходностью чужого страдания. Узкие сухие губы женщины дрогнули от его участливого взгляда, и темные глаза с опущенными вниз уголками на миг потеплели, откликнувшись признательностью…

Теперь, входя в храм, он сразу искал глазами ее темной тенью бесшумно снующую фигуру. Она прислуживала в церкви: снимала со свечей нагар, протирала подсвечники и иконы, укладывала коврики под ноги священнику, помогала в свечном ящике, но как только начиналась служба, становилась на колени перед «своей» иконой, и тогда душа ее, видимо, уносилась далеко, творила молитву, и только подрагивающий уродливый горб, смещенный к левой лопатке, выдавал в застывшей фигуре признаки жизни. После службы женщина мыла полы в храме, вытрясала во дворе коврики, расставляла по местам скамейки и стулья.