Четки фортуны - Маргарита Сосницкая Страница 32

6

«Эль Сол» пришвартовался в Катаколоне на западном побережье Пелопоннеса. Солнце здесь грело совсем по-весеннему; в его объятья сошли толпы туристов и заполнили автобусы, которые повезли их не в сторону шумного, оживленного Патраса, а к тихой, отстраненной от больших дорог древней Олимпии, утопающей среди оливковых рощ, зеленых даже под солнцем января.

Рассказ греческого экскурсовода, видного мужчины со служебной карточкой на груди «Гид Янис Христос», был лаконичным образцом динамики и диалектики:

– Олимпия, не путайте с Олимпом, вошла в историю своими спортивными играми около 2700 лет назад. Смысл этих игр – в заключение перемирия. Древнюю Грецию раздирали нескончаемые междоусобные войны, но каждое лето, перед урожаем, все военные действия прекращались, и противники мерялись силами вот на этом стадионе. Здесь нет ступеней, аристократы и плебеи сидели прямо на траве. Зрителями могли быть исключительно лица мужского пола, потому что атлеты были полностью обнажены. Вероятно, женщин попросту щадили: в число состязаний входила борьба панкратио , имевшая одно правило – никаких правил. Проигравший, однако, имел право просить пощады. А лавровый венок победителя в кулачном бою тяжеловесов на 48-х Олимпийских играх увенчал юного самосца Пифагора. При жизни его считали светоносным Аполлоном, а после смерти, в IV веке до христианства, объявили полубогом. Век, в котором он родился, был веком богов: тогда пришли на землю Будда, Махавира, Заратустра и Лао-Цзы. Единственная женщина, которая допускалась на стадион, была жрица Деметры. Каждый атлет произносил присягу: « Я, человек, свободный, эллин…» – только эллины имели право участвовать в олимпиаде. С тех пор не один десяток столетий на этом месте совершается мистерия возжигания олимпийского огня. Роль жриц выполняют актрисы Афинского национального театра, одетые в туники и хитоны древних эллинок. На территории этого спортивно-храмового комплекса находились сокровищницы с дарами, оберегаемыми священным запретом от воров и грабителей надежнее банковских сейфов. Здесь же возвышался храм Зевса на своих еще примитивных, не дошедших до более позднего совершенства колоннах. В его стенах находилось главное сокровище – одно из семи чудес света, гигантская статуя Зевса из золота и слоновой кости работы Фидия. Храм отчасти разрушило землетрясение, но землетрясение – ничто по сравнению с рвением византийского императора Феодосия, приказавшего в пятом веке уничтожать святыни античности – храмы языческих богов. Правоверные христиане не оставили камня на камне, разобрали даже дорические колонны.

Гид указал на шеренги огромных каменных дисков с вогнутыми гранями, лежащие на траве и напоминающие аккуратно нарезанные дольки ананаса. С конца четвертого века их жарило солнце и мыл дождь.

– Но император Феодосий был явно не дурак. Статую, а это двенадцать метров золота и драгоценной кости, велел доставить к себе во дворец в Константинополь. Там ее следы теряются; надо понимать, ее пустили на цветной металлолом, не сохранив для истории даже ее изображения.

Георгий Дмитриевич отбился от группы и растянулся на травянистых склонах, обрамляющих овал стадиона. Эти склоны видели Пифагора; и ведь на все его сверхчеловеческие испытания Господь и силы, и здоровья отпустил. Палёв перевернулся лицом вниз и поцеловал эту землю: а вдруг здесь ступала пятка Пифагора? Земля пахла весной и свежестью, и этот запах напомнил ему о детстве, когда летом он ездил в деревню к родственникам на Украину. Так же пахло свежестью по вечерам. И сразу наплыли видения посиделок за вечерей под вишней, песнями, катанием на Полкане – какие там древние греки! Память все помнит. Надо было заехать на край света и край времен, чтобы узнать об этом.

У «Эль Сола» экскурсантов встречала увеселительная труппа: кто-то ряжен мышкой Минни, кто царем зверей, кто в греческий костюм. Георгий Дмитриевич узнал певицу, да собственно, у нее на расшитой жилетке была приколота табличка «Elena. Singer»; и он обрадовался ей, как старой знакомой:

– Здравствуйте!

Елена удивленно взглянула на него. Теперь она глаз не опускала, как на сцене, не прятала, они были матово-зелеными. Она махнула рукой:

– Ах, да… Катя говорила… Здрасте. Понравилось?

– Масса впечатлений. А что вы пренебрегли? Или вам не полагается?

– Что вы. Я все это уже видела-перевидела. Мне эти древности давно кучей дряхлости кажутся. Как в антикварной лавке.

– Однако… – озадачился Георгий Дмитриевич, – тогда вся планета – антикварная лавка, туризм в ней – торговец-антикварщик, – а про себя подумал: «Диалектическая барышня. Наверное, с пятого, а то и с третьего раза мне тоже так показалось бы».

7

Наконец, Георгий Дмитриевич и отец Александр встретились за столом в «Коралловом кружеве». Обменялись вежливыми улыбками, чуть ли не потирая руки в предвкушении интересной компании. Подумали: «Грек». «Испанец». «А может, англо-сакс?»

– Хау а ю? – спросил Георгий Дмитриевич.

Отец Александр благодушно кивнул.

– Фром вэа ю а? – тоже кивнул Георгий Дмитриевич, но усомнился «ю а» или «а ю» и уточнил: – Дойчланд, Франс, Ингланд?

Отец Александр отрицательно качал головой, мол, простите, никак нет.

– Россия, – в завершение перечня кивнул он с опаской.

– Ба-атюшки! – развел руками Георгий Дмитриевич. – Какой шел, такой и встретился!

– Русский, русский, – с облегчением перекрестился священнослужитель.

– Русский, русский? Не русский молдаванин, армянин или кто еще?

– Нет, нет, как есть русский, чистый лапотник, из Подмосковья, хоть и поповского сословия. С вашего позволения, отец Александр, в миру Езерский.

– Батюшка! – совсем восхитился Георгий Дмитриевич.

В избытке эмоций новые знакомцы погрузились во вкушение поданных блюд: ягнятины на ребрышках и розового пюре.

– А по какому направлению в Подмосковье обитать изволите? – после некоторого удовлетворения голода и эмоций промокнул губы салфеткой Георгий Дмитриевич.

– По Можайскому, – с готовностью отвечал отец Александр, радуясь завязке разговора. – Под Рузой, деревня Ошметово, может, слышали?

– Как же, как же… У вас там где-то генерал Доватор погиб.

– Погиб, погиб, как говорится, за други своя. И мой-то храм немцы разоряли. Что они не одолели, Никита Сергеевич превозмог. Стены на кирпич для коровника пустил… Березы сквозь иконостас росли… Красиво так, надо признаться. Я как приехал, обомлел: на иконе шагает Дева Мария, алое платье выцвело, местами облупилось, а рядом ветер живую березку треплет…

Я слезами залился и взялся поднимать приход.

– Эх, вечные мы первопроходцы. А Хрущев наш, злодей какой, – сокрушался Георгий Дмитриевич, – супостат, поболее Феодосия…

– Я-то сам ГИТИС заканчивал, на режиссера, – продолжал свою повесть отец Александр.