Рояль под елкой - Алиса Лунина Страница 32

— Вот твоя «искренняя точка зрения» и довела тебя до… — Лера запнулась.

— До чего? — спокойно спросила Ева.

— До того, что встречаешь Новый год в одиночестве! До того, что смотришь, как собака, на телефон — вдруг он позвонит, вспомнит про тебя и, может быть, даже позовет! А я не могу понять, почему ты ему все простила, почему ты его ждешь? Что он тебе хорошего-то сделал?

Ева усмехнулась:

— Да у меня все, что было и есть хорошего, связано с ним. Например, ты!

— Тоже мне подвиг! Ребенка тебе любой мог заделать!

— Мог, — кивнула Ева. — Но мне хотелось, чтобы заделал не любой. А умный, тонкий, редкий… В идеале гениальный. Как Дымов. Потому и получился лучший в мире ребенок.

— И что в итоге? В сухом остатке? Новый год в одиночестве? Сидишь тут одна под елкой? А твой гениальный отец твоего лучшего в мире ребенка там где-то, неизвестно с кем…

Ева сама не заметила, как сорвалась на крик.

— Ну и что? Мне не повезло? Да, может быть, хотя это спорный вопрос. В любом случае, это не повод создавать вокруг моих проблем целую философию, основанную на корысти и голом расчете! Все эти твои ужасные, невыносимо пошлые рассуждения о том, что надо суметь продаться подороже, и прочая гадость! Я не хочу быть примером в твоей коллекции доказательств! Считаешь меня несчастной неудачницей? Так стань счастливой! И за меня тоже! А что я жду его звонка… Да, жду, ты права. Этого мне никто запретить не может. Даже я сама себе не могу запретить!

— Успокойся, ему не до тебя! Это жестоко, но кто тебе еще скажет правду? Он сейчас с какой-нибудь пассией к Новому году готовится…

Ева сникла, как от удара, и Лера задохнулась от боли — ей стало безумно жаль мать.

Сколько себя помнит, она всегда переживала за Еву; еще подростком девочка поняла, что во многих житейских вопросах она куда практичнее своей Евы и вообще имеет больший запас прочности.

Ева у нее очень хрупкая и ранимая, вечно витает где-то в облаках, и Лере хотелось защитить мать от этого мира.

Еще в детстве она с болью замечала, как на Еве все ездят. То знакомая позвонит, попросит с больным ребенком посидеть, пока та сходит в театр, то какая-нибудь очередная тетка займет полтинник и не отдаст, то на рынке обязательно самые гнилые фрукты подсунут. А Ева то ли гордая, то ли не понимает ничего, берет!

Лера все видит, все понимает, сочувствует матери и любит ее такой, какая она есть. Да, иногда она позволяет себе быть грубой. Усталость, плохое настроение, у Леры, тем более, характер тяжелый, бывает, если не в духе, так цыкнет на мать, что ого-го! Но упаси боже, если кто-то чужой на Еву пасть откроет. Тут Лера готова за мать глотку перегрызть.

Как-то соседка докопалась до Евы, пришла разбираться, мол, с какой стати та пропустила свою очередь мыть полы в парадном. Напомнила бы, и дело с концом, так ведь нет, начала Еву натурально распекать, мол, как вы можете теперь людям в глаза смотреть, а еще интеллигентов из себя корчите!

А Лера как раз боксом занималась, лупила свою грушу. Тут она от груши отвлеклась, заинтересовавшись ходом беседы. Долго, минут пять слушала интеллигентские уверения Евы: «Вы не подумайте плохого, и в мыслях не было умышленно пропустить свою очередь, да я сегодня же непременно…» Ну прямо бабушка-графинюшка!

И что-то вдруг у Леры в голове замкнуло, и она как была, в майке-алкоголичке и в боксерских перчатках, не помня себя от ярости, вылетела в прихожую.

— Я сейчас твоей задницей полы вымою!

Тетка пулей полетела к себе на этаж и потом Еву за три версты обходила.

— Ты что, дочь, разве можно так? — потрясенно спросила Ева.

— Только так и можно, — отрезала Лера, — будешь сопли жевать, сожрут вместе с ними. Не подавятся! И кстати, полы в парадном ты мыть больше не будешь! Еще чего, искусствоведы полы им будут мыть!

— Но, Лера, все моют…

— Ты — не все. Ты — моя мать. Проехали, я сказала!

В тот же вечер для мытья общественных полов Лера наняла дворничиху.

В общем свою Еву Лера никому не даст в обиду.

…Осознание того, что она обидела мать, расстроило. А увидев Евины слезы, Лера вообще задергалась: господи, да стоят ли они все, вместе взятые, твоих слез, мама?

Она обняла мать. Ну ладно тебе, перестань, не плачь…

— Ма, ты не беспокойся, все будет нормально! Я с ним встречусь, ну вот хочешь прямо сегодня? А чего? Поздравлю отца с Новым годом, пожелаю ему еще много нового счастья. Ты не переживай, я свою обиду никак не обнаружу! Буду вести себя как ни в чем не бывало. А знаешь почему? — Лера рассмеялась. — Потому что мне это выгодно. Глупо отказываться от такого нажористого папочки. У меня есть планы насчет него. И большой гамбургский счет, который он мне оплатит.

— Что ты говоришь? — забормотала Ева и тоже закурила.

Курили, молчали, потом Ева спросила, когда Лера собирается к отцу, до Нового года всего ничего.

Лера ее успокоила, дескать, успею. Сейчас оденусь и поеду к отцу на Грибоедова, а потом отправлюсь встречать Новый год со своими приятелями. А ближе к полуночи тебе позвоню, поздравлю.

…Мать и дочь выбирали для Леры праздничный наряд, когда Лера вдруг захлопнула дверцу шкафа и, подскочив к боксерской груше, принялась отчаянно молотить по ней. Ева даже испугалась.

За Еву. За то, что Полечка оказалась сукой. За то, что не хотелось бы иметь отношений с Т., но, видимо, придется. За бабушку с ее великим даром любви, умиравшую на холодном полу. За француженку.

— Господи, сколько в тебе ярости и боли! Откуда, дочь?

Лера помолчала, потом, усмехнувшись, бросила:

— Да все нормально. Ты представляешь, если бы это выходило наружу?

Ева вздрогнула.