Обратная сторона - Ольга Иженякова Страница 31

Удивляли куропатки. Еще лет пятнадцать назад они были ленивые, непуганые, сидят на ветке аккуратненько, как куры на насесте. Подойдешь совсем близко, выстрелишь, одна упадет, а другие редкий раз реагируют. Это мне запомнилось на всю жизнь.

— Вы всегда с собой в лес берете ружье? — задаю я вопрос Ивану.

— Нет, конечно. Можно ведь просто силки ставить, это тоже охота. На зайца или лису там. Правило здесь должно быть одно — надо убивать ровно столько, сколько тебе и твоей семье надо. И не больше. А охота ради развлечения или отдыха — это, извиняйте господа хорошие, не по мне. За это, как говорят местные ханты, боги наказывают. Вот поэтому я сейчас и на медведя больше не хожу. Шкура мне ни к чему — вон в предбаннике висит, и ту не сегодня-завтра моль побьет, а мясо можно и в магазине купить, сейчас его хоть отбавляй. Медведи, говорят, сейчас болеют чем попало, экология, сами понимаете, какая. Куда это годится?..

Возникает долгая пауза. Я смотрю на богатырские руки Ивана и думаю, что с такой силой, какая наверняка заключена в этих руках, никакой зверь не страшен и ружье не всегда можно с собой брать.

— Ты бы про Белую гору журналистке рассказал, — толкает охотника в бок жена.

— А чего тут рассказывать? — вздыхает Иван. — Белая гора — это запрет. Это крест. Все! Ни-ни. Там раньше, как я понимаю, ханты жертвы приносили. Считается, что на ней все животные неприкосновенны. По местному поверью, на ней разные духи превращаются в животных, а потому убивать их, понятное дело, нельзя. Я раньше, по молодости, во всю эту чепуху не верил. Ну, мало ли что наплетут. Сказки-то многие нынче мастера сказывать.

А тут напарник мой, Витька, взял да и завалил на Белой горе лося. Дело-то обычное, кажнодневное, так сказать. Так у него после этого кругом по жизни нелады пошли. Старший сын через неделю, не поймешь от чего, застрелился, жена ногу кипятком обожгла, а потом и того… стала у нее крыша ехать. Сейчас на инвалидности сидит. Дочь уехала в Ростов к тетке и пропала где-то в дороге. Первые пять лет ее шибко искали. К бабкам обращались, на телевидение центральное, в передачу, которая людей ищет. Красавица редкая была Аленка, коса у нее толщиной в мой кулак… ан нету ее, как в воду канула. Вот и не верь после этого в хантыйские сказки-то…

Иван замолкает ненадолго, а потом, тяжело вздохнув, продолжает:

— После войны развелось в нашей тайге много медведей. Ох, много! Видать, пришли со средней полосы России, там же бои шли. Ну и они, значит, чтобы от войны подальше-то. И жестокие такие, кровожадные, не в пример нашим, таежным. Вред они хозяйству приносили непоправимый. Сначала стали колхозных коров и коней таскать, а потом и до деревенских собак, которые на цепях-то сидят, добрались.

Ружья тогда не у всех были. Нищета кругом. Бывает, услышит в доме хозяйка, как пес скулит, выглянет, а там косолапый его оприходует. Ну и что она, баба, сделает? Закроется на засов покрепче, да и с ребятишками ревет, Тузика своего оплакивает.

Страдали от медведей и люди. Сильно страдали. Одному охотнику, например, медведь ногу откусил, а нашему соседу Митьке лицо до самых костей расцарапал. Еще одному мужику и вовсе голову когтями пробил. Он лет десять после этого еще жил, но уже, как бы это сказать, не в своем уме. И это только у нас. А вообще медведь тогда свирепствовал по всему тюменскому Северу, кого хочь спросите. Лютость свою показывал — мол, зачем его потревожили, с родных мест согнали?

Тогда власти собрались и приняли такое решение: за каждую шкуру медведя выдавать охотнику премию в тридцать рублей, а также четыре талона — на сахар, муку, спички и мыло. Самое главное для жизни. А чего еще, спрашивается, деревенскому человеку надобно?

Тут-то и началась настоящая охота на косолапых. Охотились компаниями по четыре-пять человек, собак специально натравливали. Тогда в наших краях Потапычу туго пришлось. Да и голодные все были. Еду хорошую, почитай, только во сне-то и видали.

Я всю молодость мечтал о таком бутерброде: толстый кусок хлеба, значит, сверху полить растительным маслом, а потом сахаром присыпать. В двадцать семь, кажется, я только смог себе этот бутерброд позволить. Как сейчас помню то удовольствие. В жизни ни о чем другом не мечтал…

Но наиболее сильное впечатление произвела на Ивана личная встреча с медведем.

— Как-то весной я заночевал в лесу у себя в избушонке, вышел по нужде, извиняюсь, штаны приспустил, а медведь прямо на меня как прыгнет, как припрет к стенке, а сам игриво так присел рядом.

Ну, чисто цирк! В полуметре всего, представляете? И глазами так внимательно за мной следит, интересно ему видать, что я буду делать. А я стою, к стене прильнул, не шелохнусь. И так продолжалось минут двадцать, наверное, не меньше. У меня вся жизнь перед глазами пробежала.

Я стоял ни живой ни мертвый, до двери метра четыре, так мне еще надо было ее открыть, оборачиваться. Все, думаю, конец. У меня как раз Санька родился, еще даже месяца не прошло, жалко-то умирать вот так было, ой, не передать, как!

А медведь понюхал воздух, повернулся и медленно ушел, не оглядываясь. Я тогда вспомнил, что при мне ружья нет, быстро забежал в дом, схватил ружье, оно у меня всегда заряженное на случай чего, — вернулся, а медведь, как в кино, по берегу медленно-медленно идет. Стрелять в него я передумал. Что-то человеческое в его характере проскользнуло.

Иван считает, что у каждого медведя свой неповторимый характер. И если один будет на человека охотиться, то другой постарается избежать встречи с людьми и спрятаться или же мирно лечь спать.

Как-то по зиме охотник заприметил в лесу местечко, как ему показалось, идеальное для берлоги, ну и решил его внимательно рассмотреть — убедиться в правильности своей догадки. Только-только наступил на сбитую ель, как тут же с треском провалился, а из берлоги вылетел разъяренный зверь. На счастье Ивана обе собаки были рядом, и зверь сразу же за ними погнался. Собаки покружили-покружили по тайге и обратно к хозяину вернулись. Медведь так их и не догнал и исчез в лесу.

— В другой раз, — рассказывает охотник, — медведица меня сама подкараулила. Ветер дул с моей стороны, и собаки ее учуять не могли. Подошел я вплотную к ней, а она как прыгнет. На какую-то долю секунды ее собаки отвлекли, а потом я быстро сообразил что к чему и выстрелил. Прям в переносицу, не прицеливаясь, попал.

Медведя завалить — это всегда удача, но тогда у меня радости не было. Один на один, как первобытный какой. Да и страшновато это всегда. Если кто говорит, что нету у него страха — не верьте.

А еще Иван завалил около ста лосей и оленей. На его счету также несчетное количество белок, колонков, горностаев, куниц, лис, зайцев, выдр… Все это добро он обычно сдавал в местный леспромхоз, где честно работал вплоть до самой пенсии.

Сейчас на охоту выезжает редко, охотится в основном на гусей и уток. Стреляет мало, берет от тайги ровно столько, сколько нужно им вдвоем с женой на пропитание. У детей давно свои семьи, и на них добывать уже не нужно.