И жизнь подскажет… - Кетлин О'Брайен Страница 31

— Иди ко мне, Хилари, — повторил он низким, гипнотизирующим голосом. Она и вправду чувствовала себя словно под гипнозом: как будто собственное тело повиновалось не ей. — Я хочу видеть, что ты действительно уверена.

Всего четыре ступеньки — и она окажется в его объятиях. Но сквозь барабанный бой сердца прорывался шепот разума. «Что будет завтра? — тревожно вопрошал он. — Что будет завтра? Помни, Хилари, завтра он тебя возненавидит».

Но «завтра» больше не было. Только «сегодня». Только волшебная ночь и любовь к этому прекрасному, мужественному и бесконечно одинокому человеку. И Хилари двинулась вперед.

Четыре ступени — словно четыре вечности. На последней Коннер не смог больше ждать: он бросился вперед и прижал Хилари к холодной мускулистой груди. Даже сквозь плотную ткань ночной рубашки она чувствовала, как бьется его сердце; ей хотелось сорвать рубашку и прижаться к нему — грудью к груди, сердцем к сердцу, душой к душе.

Коннер подхватил ее на руки и внес в темную спальню, куда почти не проникал лунный свет. У самой кровати он ослабил объятия и осторожно поставил Хилари на пол.

Задыхаясь от волнения, она ждала, что Коннер станет расстегивать на ней рубашку. Но он не прикоснулся к ней, вместо этого одним движением распустил шнур на брюках — и они неясной тенью скользнули на пол.

Он стоял неподвижно, позволяя ее глазам привыкнуть к темноте, а ей самой — к виду его обнаженного тела. Хилари не верила своим глазам. Боже, как он прекрасен! Она не могла наглядеться на него; а Коннер стоял перед ней, словно молодой бог, ничуть не смущенный ни своей наготой, ни ее нескрываемым восхищением.

— Прикоснись ко мне, — прошептал он и положил ее ладонь себе на грудь — туда, где билось сердце. — Чувствуешь, что ты со мной делаешь?

Сердце его стучало громко и отрывисто, словно телеграфный аппарат, передающий срочное сообщение. Но Хилари не успела расшифровать это послание: Коннер повел ее руку ниже, по плоскому подтянутому животу, туда, где от кожи вздымался обжигающий жар.

— И здесь. — Он накрыл ее руку своей рукой. — Чувствуешь, что ты делаешь со мной… здесь?

Хилари тихо застонала в ответ.

— Удивлена моим бесстыдством? — хрипло спросил Коннер.

Смущенная Хилари замотала головой. Чего ему стыдиться? Своей красоты? Или мужественности?

— Нет, — ответила она, несмело касаясь мощного орудия любви. — Тебе нечего стыдиться, Ты… — Она запнулась, подыскивая подходящее слово. Не так-то легко думать, если в руках у тебя вздрагивает… — О, ты удивительный!

— Но вчера у водопада, — продолжал Коннер, — ты была сконфужена и стыдилась сама себя. Стыдилась того, как сильно меня хочешь.

Хилари, покраснев, подняла глаза.

— Тогда все было иначе, — пробормотала она.

Коннер прикрыл глаза, словно припоминая.

— Ты была прекрасна! — сдавленным голосом ответил он, и средоточие его страсти судорожно дернулось в руках Хилари. Она знала, что означают эти движения, этот сдавленный голос и жар, исходящий от его тела: Коннер жаждет ее, дико и безрассудно, как сама она жаждала его у водопада.

Нет, не просто жаждет. Он полностью в ее власти, он не может жить без ее прикосновений. Ей в руки он отдает свою жизнь и смерть. И сознание своей власти над любимым наполнило Хилари новым, неизведанным прежде наслаждением.

Робость прошла; теперь она знала, что и как должна делать. Почувствовав, что она обрела уверенность в себе, Коннер отпустил ее руку — и тут же застонал от наслаждения.

— Мне остановиться? — прошептала Хилари, сама удивляясь тому, насколько ей не хотелось останавливаться. Внутри ее рождалась ответная реакция, словно его удовольствие эхом отдавалось и в ее теле.

Коннер с шумом втянул воздух.

— Да, остановись, — ответил он. — Теперь моя очередь. — И наконец-то потянулся к пуговкам у нее на рубашке.

Ночной наряд с готовностью повиновался его уверенным пальцам. Когда обнажились плечи, Коннер зарычал от нетерпения, но все же, проявив сверхчеловеческую выдержку, не стал торопливо сдирать рубашку, а стянул ее медленно и нежно.

К собственному удивлению, вместо смущения и стыда Хилари испытала удивительное чувство освобождения. Теперь она понимала, зачем Коннер обнажился первым. Он помог ей преодолеть страх.

Ночная рубашка полетела на пол, и Коннер шумно вздохнул.

— Ты потрясающая женщина, — хрипло произнес он, пожирая ее глазами. — Много дней подряд я мечтал увидеть тебя обнаженной, но и представить себе не мог, что ты так прекрасна!

И, не теряя ни минуты, перешел от слов к делу. Руки его, чуткие и опытные, творили с Хилари такие невероятные вещи, что, казалось, еще секунда — и она не устоит на ногах.

Должно быть, Коннер тоже это понял, потому что, подхватив ее на руки, нежно уложил на кровать.

Но Хилари не хотела нежности. Ей хотелось, чтобы Коннер овладел ею бешено и самозабвенно, чтобы яростный порыв унес ее из этого печального мира…

— Люби меня, Коннер! — взмолилась она, протягивая к нему руки. — Пожалуйста! Скорее!

И, словно прочтя ее смятенные мысли, Коннер набросился на нее с невиданной страстью. Жаркими, требовательными губами он целовал ее губы, шею, грудь, пока она не начала извиваться под ним, молчаливо умоляя о большем.

Он понимал каждое ее движение. Он догадывался, чего она хочет, как и когда, и всякий раз давал больше, чем требовалось. Он был требователен, даже груб, но не причинял ей боли. Он словно чувствовал, что Хилари не хочет мягкости, не хочет стать хрупкой игрушкой в его осторожных руках, ей нужно воспламениться от страсти и растаять, сгореть в его объятиях, как вспыхивает и сгорает в небесах сверхновая звезда.

Знал бы только Джулс, как изменился его ученик!

— Ты знал… — задыхаясь от счастья, простонала Хилари. — С самого начала знал, что заключено во мне… как в куске дерева… какой я должна быть…

Едва ли Коннер понял, о чем она.

— Нет, любимая, — улыбнулся он, покрывая поцелуями ее лоб и тонкие брови. — Ты совсем не похожа на деревяшку!

— Ты не понимаешь! — едва шевеля языком, ответила Хилари. Внутри у нее медленно разгорался огонь, заставляющий забыть обо всем на свете. — Ты знал, какой я должна быть! Неужели не понятно?

Хилари сама чувствовала, что несет какую-то околесицу. Но почему-то ей казалось очень важным, чтобы Коннер понял ее — или хотя бы услышал. Казалось, что эти слова смягчат его боль…

— Не понимаю, любимая. И не надо. Просто люби меня.

Все тело его дрожало от возбуждения, но Хилари не торопилась открываться ему навстречу. Ей было очень важно объяснить свои чувства.

— Понимаешь, я всегда считала, что должна быть сильной… до сегодняшнего дня… — Вместо ответа Коннер застонал. Рука его скользнула ей между ног, бесстыдно стремясь преодолеть сопротивление. — Ты знал, что я должна быть звездой, пылающей белой звездой — и создал меня…