Рабыня моды - Ребекка Кэмпбелл Страница 31

Некоторые детали интерьера поражали воображение: стулья от Мисса ван дер Рое, расставленные якобы произвольно, но на самом деле с математической точностью; освещение в популярном в шестидесятые фугуристическом стиле — элегантно свисающие с потолка дугообразные светильники; эксцентричная обивка дверей, намекающая на помещения, где грешат. Но иронический подтекст оформления был слишком скрытый и замаскированный, чтобы произвести нужный эффект, и поэтому у каждого осталось впечатление, что эта квартира принадлежит старомодному невротику — обладателю плохого вкуса.

Гостей было уже около десятка, и почти все собрались вокруг Майло и малыша-иранца. Майло был в серебристом костюме, мне показалось, из прошлогодней коллекции. Но я наверняка была не права, ведь для Майло подобные ошибки нехарактерны, и особенно это касалось одежды. Возможно, костюм был всего лишь серебристого оттенка. Ксеркс выглядел так же нелепо и очаровательно, как всегда. На нем был обтягивающий черный, напоминающий женский, топ с пышными шифоновыми рукавами, расшитыми темными звездочками. Кукэ и Кливаж тоже были там, они выполняли близкие к профессиональным обязанности — пытались оживить атмосферу в начале вечеринки, пока не собрались основные гости.

Одна из телевизионных экспертов в мире моды уже пришла и пыталась скрыть раздражение оттого, что оказалась «ранней пташкой». Мне показалось, она найдет, с кем расквитаться за свое унижение. В жизни эта женщина действительно, как рассказывал Майло, была шокирующе уродливой. Телекамеры обычно слишком благосклонны к низкорослым толстым блондинкам. А сегодня у нее был вид, будто она измучена всем одновременно и происходящее вокруг ее совсем не волнует.

В соседней компании я заметила модель с острова Канви. Она снова рассказывала историю о парне с ногами-личинками, но ее никто не слушал.

— Как тебе нравится? — спросил Майло. Мне показалось, у него поубавилось самодовольства, всегда служившего хорошей защитой, — доспехи истончились до паутинки. Он крайне нуждался в поддержке. Наверняка в глубине души он осознавал, что потерпел трагическую неудачу, но признать это — означало бы уничтожить его. Ему необходима была вера в свои силы — такая, какой обладают ходящие по горячим углям люди.

— Просто изумительно, — ответила я. — Настолько чудесно, что хочется плакать.

Конечно, мое мнение само по себе не развеяло бы сомнения Майло, но оно стало еще одним голосом в одобрительном льстивом хоре. Кроме того, я лишь подлила масла в огонь разгорающегося тщеславия хозяина квартиры и все-таки достигла своей цели — Майло приветствовал мои слова убедительной демонстрацией симпатии ко мне. И на этот раз он не пытался привести меня в замешательство вульгарными жестами. Я присоединилась к небольшой группе людей. Мое появление добавило крайне необходимую энергию их маленькой системе, которая, очевидно, приближалась к энтропии (удивительно, сколько всего сохранилось в памяти со времен экзамена по физике). Людо отправился на поиски выпивки, хотя было понятно, что пива он не найдет. Лишь несколько посвященных знали, почему именно с 1995 года на модных вечеринках подают только «Морской бриз» и шампанское.

Как обычно, Майло выбрал просто отвратительную музыку: джазовую запись, которая напоминала музыку из болгарских авангардистских мультфильмов шестидесятых годов. Вы, наверное, считаете, что в мире музыки и моды очень много общего, но, честно говоря, мы практически ни в чем не пересекаемся. И уж точно не на моем уровне, где приходится тратить деньги. В действительности у музыки и у моды абсолютно разные представления о том, что является «крутым», и ни один из миров не собирается признавать другой. У Людо есть друг, работающий в какой-то маленькой звукозаписывающей компании, так вот он говорит, что мы напоминаем двух певчих птиц, поющих в зарослях кустарника. Но эти птицы никогда не смогут петь вместе, поскольку у одной на глазу коричневая полоска, а у другой — зеленая, или одна поет «пи-по-пи», а другая — «по-пи-по». Я думаю, все это происходит из-за того, что невозможно знать все обо всем. И помните, большинство тех, кто занимается модой, непроходимо глупы, и если они хоть на секунду ослабят внимание, то навсегда выпадут из общего ритма. То же самое можно сказать и о мире музыки.

— Ну же, Кэти, расскажи нам что-нибудь непристойное, тебе же хочется, — через некоторое время сказал Майло.

Я уже была готова.

— О чем хотите услышать: о политике, шоу-бизнесе или законах?

— Кэти Касл, будь у тебя член, я не дал бы тебе пройти мимо, — восторженно провозгласил Майло. Странно, он ведь не так давно завязал с кокаином, неужели сорвался? — Давай поднимем всем настроение, расскажи нам о политике.

И я рассказала им историю об одном министре «теневого» кабинета, который покупал любовнице (когда я говорю «любовница», то подразумеваю увеличенную силиконом грудь, тату на заднице, коллагеновые имплантаты, резкий визгливый смех, возню в постели) одну из наших шелковых комбинаций, когда вошла — кто бы вы думали? Его жена — глава городского денежного фонда, наша давняя покупательница.

Майло взорвался:

— Но это просто невозможно, о нем же все известно! Он голубее всех голубых! Его постоянно видят там, где собираются геи, в Лондоне и Брайтоне. Всем известно, что консерваторы специально устроили его брак с подходящей женщиной, у которой были… другие интересы, и она никогда не возражала.

— Да, он хотел, чтобы весь мир думал о нем именно так, но, выходит, это было прикрытием его неистовой гетеросексуальности, и теперь вся история всплыла наружу.

—А что сказала его жена? — спросил кто-то.

— О, абсолютно ничего, просто превратилась в лед. Но она не будет строить из себя Мэри Арчер [15], не станет защищать своего мужчину. Почитайте завтра «Мейл».

После моего небольшого удачного выступления дела пошли веселее. Все новые гости видели, что я нахожусь в центре внимания вместе с Майло, и я чувствовала, что мои «акции» начали расти. Малыш-иранец был недоволен тем, что я узурпировала его любовника, но это выражалось лишь в шипении сквозь зубы и обжигающих зороастрийским огнем взглядах, — по-другому выразить свой протест он не мог. А я не возражала. Я больше не была второстепенной фигурой. До вечеринки я знала почти всех гостей (за исключением двух художниц-лесбиянок из Австралии, увлеченных концептуальным искусством. Их последним проектом была вот какая композиция: огромное количество грязно-розового коровьего вымени, купленного у ошеломленного скотозабойщика, свешивалось со стены на сияющей идеальной чистотой кухне Майло). Вероятно, эта композиция должна была символизировать почитание обществом материнского начала. Но сейчас я ловила на себе скорее оценивающие взгляды. Я вдруг превратилась в человека, способного навредить, и теперь все будут стремиться завоевать мое расположение.

Официанты бесшумно скользили между гостями и проявляли завидное умение: напитки появлялись в нужный момент, и канапе, стоило кому-нибудь подумать о них, тут же оказывались рядом со свободной от бокала рукой.