Лесная земляника - Сандра Мэй Страница 31

На мосту Блэкфраэрс в час дня было не просто много народа. Вполне можно сказать, что народ там кишмя кишел, хотя Кларенс Финли никогда не понимал этимологии этого неприятного слова.

Секретарши и клерки мчались на перерыв, некоторые с перерыва возвращались. Мамаши осатанело катили по пешеходному мосту коляски. Почтенные матроны грузили в багажники своих «жучков» пакеты с овощами — эта часть набережной века с семнадцатого славились своими зеленными лавками. Представительные мужчины средних лет читали «Тайме» в крошечных кофейнях и чайных, стоически перенося не только гул и гвалт лондонской толпы, но и угольный чад многочисленных барж на реке и печных труб домов, расположенных на том берегу.

Тот Берег. Сплошная, хоть и довольно неряшливая полоса, которую некий гигант провел обломком красного кирпича. Кларенс Финли облокотился на парапет и со вздохом уставился на унылый пейзаж, который не смогло украсить даже тщедушное ноябрьское солнце, по случаю ночных заморозков выглянувшее из туч.

Тот Берег включал в себя несколько районов, где проживали, в основном, те, кто кормился рекой. Докеры, грузчики, матросы, угольщики, портовые рабочие — они и их семьи издавна оккупировали набережную, и в грязных, унылых кварталах подрастало уже невесть какое по счету поколение истинных — с их собственной точки зрения — лондонцев: кокни,

Кларенс Финли не был снобом и никогда не питал особого предубеждения к пролетариям. Просто как-то так уж складывалась его жизнь, что с представителями этого класса он общался крайне редко. Только по работе. И общение не всегда выходило приятным.

Чего стоил некий Джош из Хэмпстеда, которому Кларенс поручил привезти и аккуратно выгрузить глазурованную плитку для отделки внутреннего дворика особняка одной знаменитой писательницы? Джош получал деньги почасово, и, вроде бы, был заинтересован в том, чтобы трудиться не торопясь и аккуратно, однако пути классовой ненависти неисповедимы. При виде ажурных загородок и тончайших фарфоровых вазонов с розами Джош впал в некое пролетарское бешенство и грузил плитку путем выбрасывания увесистых пачек на гранитные плиты. Результат — крупная партия глазурованной крошки, истерика хозяйки дома и минус пятьсот фунтов Кларенсова гонорара.

А Мейбл, штукатур… ка? ша? Одним словом, женщина, которой он поручил оштукатурить стены в студии авангардного художника-балетмейстера. Подобно легендарному Тому Сойеру, это нежное создание с усами и голосом королевского гвардейца и формами языческой богини плодородия покрыло толстым слоем штукатурки не только стены, но и прилегающий к ним наборный паркет из палисандра, бука, сосны и тиса. На вопрос Кларенса, заданный дрожащим от бессильной ярости голосом, лондонская Кибела невозмутимо ответила на своем потрясающем диалекте: «А шо такого? Зато сразу видать, что жирненько намазюкано, не отлетит».

Это было давно, когда Кларенс только начинал. Много позже он научился сводить нужные знакомства с хорошими частными бригадами рабочих по профилю, с которыми и поддерживал связи в течение всех последующих лет…

Глухо бухнул Биг Бен, и Кларенс очнулся от воспоминаний. Следовало поискать в толпе Милли, потому что, несмотря на свою болтливость и легкомыслие, она всегда отличалась пунктуальностью.

Он увидел ее сразу — и не сдержал смущенной улыбки. Это называется «Лучше бы ты пришла в летном шлеме и с гвоздикой в зубах!»

Тут надо пояснить, что Кларенс Финли всегда был немножко консерватором и уж совсем — не авангардистом. Именно поэтому в душе его многие годы жила привязанность к девушкам в белых платьях, на худой конец — в брючных костюмах, с приколотыми к лацкану цветами или изящными брошами, причесанных скромно, но элегантно…

Милли он увидел сразу, потому что только Милли и можно было заметить в безликой толпе лондонцев, спешащих туда и сюда по пешеходному мосту Блэкфраэрс.

Невысокого росточка, скорее полненькая, чем плотненькая, темноволосая и темноглазая, с румяными щечками, Милли компенсировала свой немодельный облик потрясающей экстравагантностью. На ней были надеты, если идти снизу вверх: высокие армейские ботинки на толстенной подошве, украшенные металлическими бляхами и подковами; ярко-розовые колготки в крупную сетку с декоративными дырами, заштопанными «под паутину»; изумрудные лосины до колен; распахнутая крепдешиновая юбка цвета «пожар в джунглях»; черный топ, поверх него синий топ, поверх него оранжевый топ; клетчатая рубаха, завязанная узлом под пышной грудью; индейская безрукавка на меху, расшитая красными и зелеными бусинами; кожаная куртка-«косуха» с бесчисленным количеством заклепок; алый шейный платок; бандана, а поверх банданы десантный пятнистый берет, украшенный сверкающей брошью в виде стрекозы. На вздернутом носике сидели огромные розовые очки в переливающейся оправе, на боку болтался армейский планшет, с которого, в свою очередь, свешивались бесчисленные брелки, «фенечки» и цепочки.

Все вкупе производило абсолютно сногсшибательное впечатление, особенно изумрудные лосины. Да, на руках у Милли были разноцветные вязаные перчатки без пальцев. И курила она, понятное дело, разноцветные сигареты «Собрание». Предварительно вставив бычок в длиннейший индийский мундштук красного дерева.

При виде Кларенса Милли издала жизнерадостный вопль, на который с восторгом отреагировали еще человек двадцать. Потом последовал обряд целования в обе щечки и радостное чириканье.

― Кларенс, старый ты зануда! Посмотри, какое сегодня солнце! А ты вырядился, словно старый дед на сбор ветеранов-шашистов.

― Шаши… Милли, я полагал, что у меня вполне демократичный вид…

Он действительно так полагал сегодня утром, когда натягивал свои старые джинсы, бежевый свитер и плотный твидовый пиджак чуть более светлого тона. Вещи эти были куплены очень давно, в хорошем магазине, и ими Кларенс обычно пользовался во время, так сказать, полевых работ в городе. Своего рода рабочая одежда, нет?

― Кларенс Финли! Буквально каждый неграмотный оболтус на Том Берегу сразу скажет — вот идет богатенький лох, придуривающийся свойским парнем. И судя по лейбакам на клифте и шузах, лопатник у лоха буквально требует немедленно облегчиться.

― Прости, милая, я как-то не очень понял… Лох — это мужчина?