Близость - Элизабет Гейдж Страница 31

Нью-Йорк Сити

Виктор Консидайн завтракал в своей двухэтажной квартире на Пятой авеню.

Несмотря на регулярную игру в гольф, Консидайн был человеком тучным, потому что любил поесть.

Дочь поставила перед ним тарелку с вареными яйцами, беконом, жареным картофелем и тостами. Рядом со стаканом апельсинового сока на столе стояла чашка из тонкого китайского фарфора с лекарством.

— Врач говорит, что ты не должен есть так много яиц, — сказала дочь. — Это вредно.

— Чепуха, — сказал он, презрительно усмехнувшись. — Яйца и бекон — самая здоровая пища. Моя мать ест яйца и бекон каждый день, а ведь ей уже девяносто пять.

Он взглянул на дочь.

— Принеси и себе тарелку, — сказал он раздраженно.

Она принесла тарелку с яйцами и беконом. Но ела без аппетита. Он углубился в чтение «Уолл-стрит джорнел» и не обращал на нее внимания. Кончив читать, он бросил взгляд на ее тарелку. Та была почти пуста.

— Хорошая девочка, — сказал он.

Виктор Консидайн считал необходимым плотно питаться три раза в день. Это относилось к нему самому, его жене, когда та была жива, и его дочери.

Будучи самоуверенным, как многие властные люди, Консидайн не желал видеть связи между привычкой есть тяжелую пищу, унаследованную им от предков, и болезнью сердца. Он рассматривал проблемы с сердцем как выпавшую на его долю неудачу или врожденный дефект. Он ел тяжелую, жирную пищу, ежедневно выпивал мартини и пиво без раскаяния. Напротив, он получал от этого истинное удовольствие. Ему и в голову не приходило, что подобная пища вредит его здоровью. Когда же врачи говорили ему об этом, он лишь глубокомысленно заявлял, что врачи ничего не знают. Он, Виктор Консидайн, мог купить и продать всех врачей с их теориями на свои заработанные нелегким трудом миллионы.

Он не обращал внимания на дочь, пока та убирала со стола тарелки. В квартире не было повара. Всю еду для отца готовила дочь.

Барбара была полной молодой женщиной лет двадцати восьми, не такой тучной, как ее отец, но и не настолько стройной, как бы ей хотелось. Темные волосы она стригла у дорогого парикмахера, но прическа почему-то всегда выглядела простоватой и неэлегантной. Кожа у нее была гладкая, но унаследованные от отца круглые щеки, а от матери слабый подбородок в комбинации производили не лучшее впечатление.

Однако у нее были большие и очень красивые глаза, излучавшие ум и богатство натуры и придававшие некрасивому, но открытому лицу выражение женской незаурядности. Вглядевшись в нее пристальнее и уловив блеск в глазах, можно было сказать, что она привлекательна.

— Ты выпил лекарство? — спросила она равнодушно.

— Да, я выпил лекарство, — произнес отец с явным сарказмом. — Нельзя ли хоть на минуту оставить человека в покое?

Он не любил, когда ему напоминали о проблемах с его здоровьем. В глубине души он боялся, что у него может случиться инфаркт, так как видел, как умер от инфаркта отец, когда ему, Виктору, было всего одиннадцать лет. Воспоминание об искаженном лице отца, мгновенно утратившем все жизненные краски, о суматохе, вызванной приездом «скорой помощи», о мучительном ожидании вместе с матерью сообщения о печальном исходе всю жизнь преследовало его.

— Ты купила платье для приема? — спросил он, чтобы переменить тему разговора.

Говоря о приеме, он имел в виду обед, который устраивал для некоторых ведущих бизнесменов в «Юнион-клаб» в тот вечер. Как всегда он рассчитывал, что Барбара будет играть роль хозяйки.

— Да, купила.

— Где же?

— У Сен-Лорана.

— Сколько заплатила?

— Семьсот долларов, — сказала она робким голосом, но с ноткой упрямства.

— Тебя ограбили, — констатировал он. — То есть, я хочу сказать, меня ограбили. Вы, женщины, представления не имеете, что такое деньги. Ну-ка, пойди надень и покажи мне. Быстрее! Не ждать же мне целый день.

Она поспешила в свою комнату и надела платье. Когда она вернулась, он посмотрел на нее критично.

— Неплохо, — сказал он. — Совсем неплохо. Уж коль они ободрали меня, как банда пиратов, то и я хочу получить то, что стоит этих денег. Ты собираешься сделать прическу?

Она кивнула.

— Сегодня утром.

— Хорошо. — Он больше уже на нее не смотрел, погрузившись опять в чтение газеты.

Барбара не двинулась с места.

— Платье тебе ничего не напоминает? — спросила она.

Он посмотрел на нее безучастно.

— Нет, а что?

— Не напоминает мамино платье? — улыбнулась она. — То самое, что она надевала на твою тридцатую годовщину? Рукава такие же и цвет почти тот же.

Он улыбнулся, вспомнив жену. Затем нахмурился, глядя на дочь.

— А… Но она знала, как носить такие платья, — сказал он. Затем отвернулся и добавил: — Теперь можешь идти.

Она вернулась к себе и сняла платье. Глаза, наполнившиеся слезами при его замечании, теперь были сухими. Она вернулась в столовую, чтобы убрать со стола. Выходя из комнаты, он поцеловал ее. Она отнесла тарелки в кухню и оставила их в раковине. Как только отец уйдет, придут слуги. Виктор Консидайн не переносил вида слуг в доме. Он терпеть не мог, что они путаются под ногами. Отец требовал полного уединения. Тридцать лет он разрешал слугам появляться в доме только после своего ухода.

Проводив отца, Барбара направилась в ванную комнату, разделась, включила душ. Пока вода нагревалась, она посмотрела в зеркало. Затем наклонилась над унитазом и вызвала рвоту, чтобы очистить желудок от завтрака, который съела двадцать минут назад. Спазм больно сдавил желудок и горло, но, спустив воду в унитазе, она почувствовала себя лучше.

Барбара была умной и способной, к тому же обладала исключительным деловым чутьем. В этом отношении она была подобием отца. Барбара унаследовала его хитрость и властность, но кругозор ее был шире, а методы искуснее.

Не будь она дочерью своего отца, Барбара могла бы стать президентом какой-нибудь крупной компании. Но зависимость от отца вынуждала ее тянуть лямку помощника, выполнять работу средней руки служащего, давать ценные советы, за которые ее даже не благодарили.

Консидайн любил называть Барбару «сыном, которого у меня не было». Это был сомнительный комплимент, поскольку превозносил ее ум и компетентность, но в то же время оскорблял, намекая на ее положение незамужней женщины, на ее непривлекательность, на неумение пользоваться успехом у мужчин.

В тот день Барбара вымоталась до предела. К концу рабочего дня она всегда чувствовала себя уставшей, а тут еще навалились заботы о предстоящем вечере. Выполнять роль хозяйки было для нее пыткой. Она ненавидела светские развлечения, общение с людьми, главным образом потому, что с юных лет вынуждена была проглатывать язвительные замечания, что не пользуется успехом у мужчин, а в последние годы намеки на то, что не может выйти замуж. С каждым годом она становилась все застенчивее и замкнутее.