Час Елизаветы - Елена Раскина Страница 30

Церковь возвели на холме.

– Вот тебе мой подарок, Алешенька, – сказала государыня Разумовскому. – Храм будет такой, какого и в Петербурге не найдешь. Ни золота, ни мрамора для церкви сей не пожалею. Мрамор из Италии выпишу. А назову ее Андреевской. Рассказывали мне в киевской академии, что с холма сего Андрей Первозванный Русь крестил. Стало быть, нужно храм поставить. Господу и тебе, ангел, дар от грешницы Елисаветы.

Елисавет Петровна прибыла в Киев в августе 1744 года. За ней ехал весь двор – не забыли и наследника Петра Федоровича с невестой Екатериной Алексеевной, принцессой Ангальт-Цербстской. Наследник в дороге скучал и томился, его невеста – вздыхала и хмурилась, красавицы-фрейлины дулись, вдыхая дорожную пыль. Решительно никто не понимал, зачем нужно было тащиться в такую даль, а по дороге заезжать в Глухов и Чемеры с Лемешами.

– Государыня на смотрины едет, – острил Лесток. – Должен же Алексей Григорьевич показать «жинку» родне! Какова пара – бывший пастух и императрица! Говорят, Елисавет Петровна побаивается, что матушка ее супруга, к слову сказать, – простая крестьянка, не благословит их союз. Вот будет несчастье!

Вице-канцлер Алексей Петрович Бестужев, человек мрачный и желчный, охотно прислушивался к шуткам Лестока, а потом записывал их в крохотную тетрадочку. «Ишь, расшутился шельма, – думал он, – а я возьму да и перескажу государыне сии остроты. У нее кровь горячая, враз осерчает. Висеть французу на дыбе!»

Лекарь явно играл с огнем. Безнаказанно посмеиваться над Разумовским при дворе Елизаветы мог только сам Разумовский. Остальным была предписана на сей счет благоговейная серьезность.

С самого воцарения Елисавет Петровны к Розуму зачастили земляки – сын последнего гетмана, лубенский полковник Петр Апостол, верхушка казацкой старшины – Григорий Лизогуб, Яков Маркович и Андрей Горленко. Гости охотно мешали горилку с венгерским и прикладывались к ручке красавицы-государыни, которая никогда не отказывалась пропустить рюмочку с друзьями Алеши. Потом все как один просили у императрицы гетманскую булаву, а Разумовский утихомиривал земляков.

– Тебе булаву отдам, а им – ни-ни! – говаривала потом Елисавет Петровна. – Ты, ангел мой, гетманства достоин, а они спесивы больно. Предадут они меня, грешницу.

Разумовский от булавы отказался, но и гостей своих в гетманы не прочил. Зато уговорил Елизавету съездить на Украину – в Киев и Глухов, а по пути завернуть в Чемеры с Лемешами. Духовник императрицы, отец Федор Дубянский, тоже настаивал на поездке, а иных Елизавета и не спрашивала.

Казачка Розумиха всегда была уверена в том, что ее сына Олексу ждет необыкновенное, сказочное будущее. Но случившееся превзошло даже ее ожидания. Когда у хаты Розумихи остановился царский поезд и из огромного, роскошного возка вышел важный пан под руку с полной рыжеволосой красавицей, словоохотливая Наталья Демьяновна обомлела и вместо радушного приветствия пробормотала что-то невнятное. Важный пан обнял ее, назвался Олексой, а пышнотелая красавица, стоявшая с ним рядом, заговорила о том, что давно хотела видеть матушку своего нелицемерного друга Алеши и попросить ее благословения. Рыжеволосая пани говорила что-то еще, и на голос ее, грудной и сладкий, как на вечевой колокол, сбежались дети Натальи Демьяновны: двадцатилетний Кирилл, да младшие – Авдотья и Прасковья.

Конечно, Розумиха не раз получала весточки от уехавшего с полковником Вишневским сына, а вместе с ними – и деньги, на которые открыла в Лемешах шинок. Она знала даже, что Олекса стал большим человеком при дворе цесаревны Елизаветы и теперь его на московский лад величают Алексеем Григорьевичем Разумовским, но никак не могла узнать в этом статном, важном господине своего прежнего мальчика.

– А ти заспівай, пане, – решилась она наконец. – Олекса мій гарно співав.

– Я вже не можу, мамо, – ответил тот. – Я голос втратив.

– Як втратив? – охнула Розумиха и тут только заметила, что рыжеволосая пани плачет.

Эти слезы сблизили собеседников, размыли разделявшую их границу, а когда плач Елизаветы перешел в судорожные бабьи всхлипывания, Розумиха завыла в такт и бросилась обнимать нежданных гостей. И тут только трое счастливцев заметили, что на них, как на актеров, которым удалась небывалая по сложности сцена, во все глаза смотрят многочисленные зрители – Лесток, Бестужев, хмурый наследник со своей неулыбчивой невестой, многочисленная дворцовая челядь, сопровождавшая императрицу в путешествии, и до смерти удивленные соседи Розумов.

Напротив, брат Алексея Кирилл на происходящее не смотрел. Совсем не это сейчас занимало его. Не отводя взгляда, глядел он на невесту наследника престола, так что она вскоре почувствовала его интерес и повернулась в ответ. А когда увидела, что Кирилл Разумовский улыбается ей, тоже улыбнулась – робко и неумело, как будто делала это впервые.

* * *

Елисавет Петровне понравилось в Малороссии все. Пухлые, сдобные облака, катившиеся по неправдоподобно яркому небу, реестровые казаки в синих черкесках и шароварах, встретившие ее в Глухове, старец Кий с плохо приклеенной седой бородой и лукавыми молодыми глазами, приветствовавший государыню на днепровском мосту, академисты – все как на подбор статные красавцы (некрасивых Елизавете не показывали), и киевские церкви, и длиннейшее оперное представление, устроенное в честь российской императрицы…

Не понравилось только одно – бесконечные закулисные разговоры о гетманстве и необходимость отдать кому-то гетманскую булаву, со времен Данилы Апостола словно зависшую в воздухе.

– Взял бы ты булаву, Алешенька, – говорила государыня своему другу, – был бы гетманом малороссийским. А то ведь все мне прошения подают… Решить надобно это дело, да человека надежного не вижу. Ты один и есть.

– Я, Лизанька, к государственным делам непригоден, – отговорился было Разумовский, но тут его осенило: – Кирилл! Кирилл, брат мой младший! Вот кто гетманом будет!