Алая мантия - Виктория Холт Страница 30

В ответ двое убийц пронзили ее шпагами. Ребенок выпал у нее из рук, и один из негодяев тут же отрубил ему голову.

– Пошли, друг! – окликнул его второй. – Потрудимся во славу Святой Церкви!

Они убежали, сверкая в темноте белыми шелковыми шарфами; с их клинков капала кровь.

Чувствуя, как к горлу подступает тошнота, Бласко в ужасе смотрел на трупы женщины и ребенка.

Потом со шпагой в руке он сбежал с лестницы и ринулся на улицу.

Бласко мчался в сторону улицы Бетизи. Отовсюду слышались вопли умирающих. Убийцы не щадили ни мужчин, ни женщин, ни детей. В воздухе стоял запах крови. Мимо Бласко прошли несколько человек, похожих скорее на диких зверей – их лица искажала жажда убийства.

– Пойдем, дружище, – окликнул его один из них, заметив на нем крест и шарф. – У нас еще много дел. К утру в Париже не должно остаться ни одного еретика.

Бласко взмахнул шпагой.

– Я иду туда.

– Клянусь всеми святыми, он прав! – воскликнул один из убийц. – На улице Бетизи нам всем хватит работы!

Они повернулись и побежали следом за Бласко, прикончив по пути какого-то несчастного старика. Бласко мчался вперед, ничего не замечая.

– Наверняка мсье де Гиз захочет своей рукой отправить адмирала на тот свет! – воскликнул один из бегущих позади. – Он должен отомстить за своего отца! [37]

Бласко увидел толпу людей у дома адмирала. Он слышал крики, а подойдя ближе, узнал в высоком мужчине, окруженном друзьями, Анри де Гиза. Мертвое тело адмирала выбросили из окна, и де Гиз наступил на него ногой.

Спутники Бласко приветствовали это зрелище воплями:

– Смерть еретику! Да здравствует Гиз!

Но Бласко не стал задерживаться. Он смотрел на другой дом, вход в который уже штурмовали несколько человек. Бласко присоединился к ним в тот момент, когда они взломали дверь.

Пробившись внутрь вместе с нападавшими, Бласко увидел Пьера и его отца в ночных халатах. Пьер сразу узнал его.

– Бласко! – крикнул он. – Значит, вы на их стороне? Вы пришли убивать?

Это было все, что успел сказать несчастный юноша, прежде чем шпага пронзила его тело, и он рухнул наземь.

Чувствуя на себе взгляд умирающего, Бласко по мчался вверх по лестнице, покуда его спутники расправлялись с престарелым отцом Пьера и слугами, которые рыдали, заламывая руки.

– Жюли! – крикнул он. – Где вы? Это Бласко!

Он нашел ее в одной из спален. Быстро накинув плащ на голое тело, она встала с кровати.

Жюли сразу заметила белый крест на шляпе Бласко и белый шарф на его рукаве. Она видела из окна ужасы, творящиеся на улице, и знала, что убийцы находятся внизу.

– Вы с ними? Вы… вы дьявол!

– Молчите, дурочка! – крикнул Бласко. Он увидел лестницу, ведущую на чердак. – Быстро выбирайтесь на крышу! Нельзя терять ни секунды!

Жюли повиновалась. Бласко последовал за ней. Едва он успел закрыть за собой люк, как услышал топот ног и крики на лестнице.

– Идите к трубе, – шепнул он девушке. – С Божьей помощью мы сумеем спрятаться.

Они подползли к трубе и скорчились за ней. Шум доносился отовсюду – внизу продолжалась бойня.

– Пьер, – прошептала Жюли. – Мой отец… Они внизу. Мы должны помочь им!

Бласко покачал головой.

– Слишком поздно? – с трудом вымолвила она.

Он молча кивнул.

Жюли закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Бласко был рад, что она хотя бы короткое время не будет видеть творящихся внизу ужасов.

Несколько часов они оставались на том же месте. Бласко боялся шевельнуться – он слышал, как убийцы стреляют в тех, кто, подобно им, искал спасения на крыше. Мысли его бешено работали. Он должен увести Жюли из дома. Если они доберутся до его комнаты в гостинице, возможно, хозяин поможет ему присмотреть за девушкой, пока не кончится это безумие.

В Жюли легко могли узнать молодую гугенотку, прибывшую в Париж со свитой Жанны Наваррской. Ей было небезопасно появляться на улицах.

Тем не менее, им нельзя было долго оставаться на крыше. Когда рассветет, их могут заметить.

Отчаянный план пришел в голову Бласко. В конюшнях позади дома, несомненно, должны быть запасы сена и какие-нибудь мешки. Что, если он раздобудет большой и достаточно крепкий мешок, чтобы отнести в нем Жюли на спине в свою гостиницу? Бласко сообщил ей о своем намерении. Жюли пришла в ужас при мысли, что ей придется остаться одной, и судорожно вцепилась в него. Было нелегко узнать в этой смертельно напуганной девушке ту ревностную гугенотку, которая пыталась обратить Бласко в свою веру. В другое время это его позабавило бы и он стал бы поддразнивать девушку, но сейчас Бласко испытывал к ней только жалость и нежность. Он понимал, что если переживет эту ночь, то уже никогда не будет тем легкомысленным молодым человеком, который отмахивался от серьезных дел, думая лишь о развлечениях.

Бласко осторожно вернулся на чердак и спустился по лестнице, перешагивая через мертвые тела. На несколько секунд он задержался возле Пьера, лежащего на спине и глядящего вверх невидящими остекленевшими глазами. На красивом лице юноши застыло выражение укора.

– Пьер, – пробормотал Бласко, – если бы ты знал… Что ты думал обо мне в последнюю минуту, мой бедный друг-гугенот?

Понимая, что никогда не сможет забыть выражение этого лица, он поклялся себе, что не оставит Жюли до тех пор, пока она будет нуждаться в нем.

Найдя то, что искал, Бласко вернулся к Жюли. Привел девушку в конюшню, засунул в мешок, прикрыл сверху сеном, взвалил мешок на спину и направился в гостиницу.

Бласко шел по залитым кровью парижским улицам, обливаясь холодным потом и радуясь, что Жюли не может видеть того, что видит он.

Три дня они скрывались в его комнате.

Как объяснить то, что произошло за эти три дня?

Бласко не любил Жюли – он жалел ее. Жюли тоже не любила его, но она была одинока, напугана и смотрела на него как на своего защитника.

Когда Бласко уходил, девушка дрожала от страха, а когда он возвращался в комнату, в ее глазах вспыхивала радость.

Бласко не смог бы спасти девушку, если бы не его друг, хозяин гостиницы. Бласко не сказал ему, что Жюли гугенотка, но он, возможно, сам об этом догадался. Хозяин был французом, парижанином и добрым католиком, но l'amour [38]всегда казалась ему самой прекрасной вещью на свете, перед которой должно отступать все остальное.