Девушки выбирают героев - Светлана Лубенец Страница 30

– Тогда вообще непонятно…

– Женя! Я тебя прошу, забудь ты о Людмиле! – взмолился Ермоленко. – Моя жизнь не была безгрешной, но к тебе это не имеет никакого отношения! Я же не знал, что встречу тебя!

– Ты любил ее! – утвердительно произнесла Женя.

– Любил – не любил… Какая теперь разница? Ты тоже наверняка любила своего мужа, раз вышла за него замуж!

Жене не хотелось говорить о Сергее. Ей хотелось говорить о Люде, и она спросила:

– Она тебя любит?

– Не уверен. По-моему, она просто считает меня своей собственностью.

– У нее есть основания?

– Женя! Ну перестань! Все было так хорошо!

– Я пойду домой, – сказала она, Людиным жестом скинула ему на руки рубашку и начала одеваться.

– Из-за нее? – спросил Саша, следя за ней жадным взглядом.

– Нет. Просто мне надо домой. У меня там утка размораживается.

– Какая, к черту, утка?

– Утка – это такая битая птица. Я ее вчера в «Весте» у нашей проходной купила, – бесстрастно ответила Женя, натянув свитер.

Саша передернул плечами от эффекта дежавю. Совсем недавно перед ним одевалась Никольская. Ее голова тогда точно так же вынырнула из ворота свитера, как сейчас Женина. Только вот его ощущения нынче совершенно другие! Сейчас он до испарины на лбу испугался, что маленькая подружка детства уйдет от него навсегда. Он схватил ее за плечи и, задыхаясь от избытка чувств, заговорил:

– Женя! Я люблю тебя! Ты единственная светлая женщина в моей жизни! Если бы ты знала, что мне пришлось испытать, ты не обратила бы никакого внимания на Никольскую!

– Может быть, ты когда-нибудь расскажешь мне о своих тяжелых испытаниях, – невесело улыбнулась Женя. – Только не сегодня. Сегодня мне пора…

Она не позволила ему себя провожать и вышла на улицу одна.

Погода совсем расквасилась. Когда Женя выходила из заводской проходной, даже чуть-чуть подмораживало, и все вокруг было осыпано белой, скрипучей под ногами крупкой. Сейчас потекло все: и залежалый снег, и утренняя крупка. Хотя она, конечно, стаяла первой…

Жене было очень жарко в тяжелой дубленке. Она расстегнула две верхние пуговицы и ослабила шарф. Не помогло. Сашины так и не смытые поцелуи отслаивались и стекали с ее тела вместе с отвратительными струйками пота. Пора срочно переодеваться в демисезонную куртку.

От улицы Ижорского Батальона до Жениной Тверской идти было довольно далеко. Можно, конечно, поехать на автобусе, но для транспорта такое расстояние – сущий пустяк. Если автобус подойдет быстро, то Жене, еще толком не очнувшейся от объятий одного мужчины, придется прямо в таком вот не очнувшемся виде возвращаться к другому. Пожалуй, момент возвращения нужно как-нибудь отдалить. Хотя бы дорогой. И Женя, скользя, то и дело сползая в лужи и чертыхаясь, что очень отвлекало ее от дум о Саше, пошлепала пешком.

Надо сказать, что Женя не любила межсезонья. Ей всегда было лень доставать из шкафов слежавшуюся одежду, гладить, чистить и приводить в порядок. Она никогда не спешила, тем более что питерская погода очень любит меняться. Только припрячешь зимнюю одежду, а тебе – раз – и сугробы по колено, и еще дополнительно минус пятнадцать по Цельсию. Женина мама тоже, очевидно, не любила межсезонья и никогда не спешила переодевать дочь. Когда Женя была девочкой, всегда дольше своих друзей ходила в мутоновой шубке. Это было невыносимо. И не потому, что жарко. В детстве плохо разбираешься, когда жарко, а когда холодно. Невыносимо, потому что не как все.

…Однажды весенним днем, еще в бытность на улице Вокзальной, Женя вышла во двор в своей желтой мутоновой шубке и в рыжей шапке из искусственного меха с брошкой в виде розового утенка, небрежно приколотой где-то напротив правого уха. Галка с Людой Никольской, разумеется, уже переоделись в драповые пальто. У Люды оно было рябое и очень взрослое. Потом Женя узнала, что такой черно-белый узор ткани называется «куриная лапка». Галку уродливо обтягивало что-то жалко-кургузое неопределенного цвета, но зато без унизительного мутона. До пяти часов Женя промаялась в своей шубе, как представитель национальных меньшинств среди основной массы населения страны, а потом пришел с работы папа. Он весело крикнул: «Женька, ты чего ходишь как снеговик?» – и разрешил ей переодеться. Дочь мигом вытащила из шкафа жутко мятое пальто, красное в черную клетку, и вязаную «сотами» шапку. Вечный хвостик на макушке образовал посреди ее головы нечто вроде трикотажного рога, но Женю с папой он ничуть не смутил, равно как и жеваное пальто.

Во дворе к этому времени осталась одна только Люда, которая переговаривалась с высунувшимся в окно танцором Леней Долинским. Женя радостно подскочила к Люде. Долинский тут же захлопнул фрамугу. Видимо, его тонкую артистическую натуру оскорбил вид демисезонной Жени. Люда не успела как следует огорчиться исчезновению Лени, потому что в тот же самый момент из соседнего подъезда вышла на прогулку Валька-Который Час. В шубе. Не в мутоновой, что еще куда бы ни шло, а в очень пушистой, из серого кролика. И в шапке. Непонятно из кого, но тоже очень по-зимнему меховой. Даже вечная Валькина кукла была замотана в огрызок какого-то рыженького клочковатого меха. Люда с Женей обнялись, как две молочные сестры, и, не сговариваясь, в унисон три раза пропели Вальке-Который Час самую подходящую для такого случая песню: «Зима-лето-попугай, наше лето не пугай!» Валька скуксилась, съежилась и убралась обратно в свой подъезд, где и простояла за дверью, пока не распалась стихийно образовавшаяся пара Жени с Людой. Никольская, чтобы не позориться рядом с мятой Женей, тут же вспомнила о каких-то своих взрослых делах и ушла со двора. Женя еще немного одиноко послонялась среди луж, промочила ноги и была уведена домой возвратившейся с работы мамой, которую чуть не хватил удар при виде дочернего вязаного рога, неглаженого пальто и закрученных винтом на тонких ногах толстых синих рейтуз…

Нынешняя взрослая и очень вспотевшая под дубленкой Женя поражалась тому, что бывшим друзьям из старого двора вдруг довелось встретиться, да еще в такой щекотливой ситуации. Разумеется, синий халат, зубная щетка и пластмассовая заколка принадлежали Никольской. Если она и не была Сашиной женой, то явно была главной среди любовниц. Она так и сказала: «Вы приходите и уходите, а я остаюсь». Неужели их отношения тянутся с детства? Тогда она действительно главная. Даже главнее какой-то там временной жены…

Женя огорчилась тому, что уже приспособилась к дороге и опять сползла мыслями к Ермоленко. Надо его отрезать от себя, хотя бы на сегодняшний вечер, тем более что ее дом уже практически в двух шагах. Стоит только завернуть за угол – и все…

Сергей не встретил ее вопросом: «Ты была у него?» – потому что вообще не встретил. То, что он все-таки находится дома, Женя поняла по его куртке, мирно висящей во встроенном шкафу в коридоре, и сапогам, уютно приткнувшимся к ее домашним тапочкам. Игоря дома не было. Наверняка гулял где-нибудь со своей Таней.

Женя повесила дубленку рядом с мужниной курткой и прошла в ванную. Хорошо, что не надо ничего говорить Сергею. Можно наконец смыть с себя все, что давно хотелось. Она успела снять только свитер и футболку, когда в двери заскрежетал ключ. Женя поняла, что вернулся сын, и расстегнула молнию на джинсах. Судя по звукам, смерчем ворвавшийся в квартиру Игорь сунулся зачем-то к Сергею в комнату, что-то ему сказал, выскочил в коридор и замолотил по двери ванной, казалось, сразу десятью кулаками.