Быть единственной - Людмила Белякова Страница 30

Наступили пронзительные мартовские морозы. Было солнечно, ветрено. Остатки последнего снегопада мотало ветром вдоль улицы, полируя дороги до паркетной гладкости и свивая в затишках в маленькие вихри.

Однажды, придя в субботу к обеду, Вадик зашел к Маше в комнату и, чуть поколебавшись, сказал:

– Мам, Володя велел тебе передать… У тебя родилась внучка.

Маша, замерев на секунду со штопкой в руках и мгновенно вонзившимся в левую подмышку бандитским ножиком, выдавила тихо:

– Нет у меня никакой внучки.

– Как скажешь, – пожал Вадик плечами. – Мое дело сообщить.

Он повернулся и ушел, а Маша уронила шитье на колени и долго сидела так, глядя в никуда остекленевшими глазами.

«Все-таки не бросил он «эту»… Не бросил… Родила она. Теперь поди докажи, что не от него».

Надежда теперь была только на то, что в однокомнатной квартире все эти пеленки-бутылочки, ночные вставания и плач быстро доконают привыкшего к маминой заботе Володьку. Жена не работает, расходы на ребенка растут – значит, денег хватать не будет… Вот где вспомнит, как с мамой хорошо было, на всем готовом – вспомнит, прибежит! Известно – как детей делать, так все мужики горазды, а как их докармливать!.. Вон Маша все понукала Николая, чтоб семью обеспечивал получше, так и дождалась. Ничего не меняется на свете.

Прошло еще полгода. Вадик регулярно бывал у досадно крепко прилепившихся друг к другу молодоженов. Хотя… Ведь и это, если подумать, не время. Уж такой-то срок, год-полтора, даже большинство выселковских семей выдерживало. Со скандалами и драками, вызовами милиции, заявлениями-примирениями… Но и эта задержка в Володенькином возвращении огорчала Машу очень, и как-то, собираясь перед своими нескончаемыми «сутками» пораньше лечь спать, она остановилась на пороге Вадиковой комнаты и выдавила, прошелестела одними губами – как бы между прочим:

– Ты там у Вовки бываешь…

Младшенький отвернулся от телевизора.

– Скажи ему: если он там отдохнуть захочет, что уж, пусть придет, переночует.

– А от чего ему отдыхать-то? – поднял светлые брови Вадик.

– Ну, ребенок же, поди, плачет все время.

– Не-е, – отвернулся сын к экрану и сладко потянулся. – Ирочка у нас товарищ понимающий. Ревет только по делу. Умненькая – вся в Вовку.

– Да уж, как же, «в него», – пробормотала Маша себе под нос и поплелась к себе.

Лучше бы и не спрашивала. «В него…» С чего это – в него-то?!

– Если хочешь, – вдруг сказал не оборачиваясь Вадик, – я им передам, чтоб они в гости пришли… А?

– Еще чего! – фыркнула Маша. – Ноги ее здесь не будет!

– Твое дело, – равнодушно ответил младший и, кажется, сказал что-то еще, но Маша не расслышала и переспрашивать не стала, чтобы не расстраиваться еще больше.

«Иркой назвали, значит, – подумала Маша, стаскивая халат. – Надо же, живут – не тужат… На Володьку похожа. «Папина дочка», ага, конечно… И как это «той» удалось? Или действительно ребенок от него? Да нет, просто хочется верить, вот он и верит. И братишку своего глупого убедил. «В гости»!.. Раздухарились, да!»

Маша проворочалась до полночи, размышляя: поверить ли, что ребенок у «той» от Володьки, или остаться при своем мнении? Если от Володьки, то она, Маша, – бабушка. Как и положено женщине ее почтенного возраста. Вон некоторые выселковские бабы как переживают, что дети либо неокольцованы, либо задерживаются с потомством. Хоть лекции читай в клубе

«Как пристроить любимое чадо и получить от него приплод». Сколько бы на такое мероприятие народищу сбежалось – жуть! Некоторые мамаши под кого угодно готовы дочку подложить – лишь бы при мужике состояла, при деле была, лишь бы родила!.. Это были Машины злейшие врагини – охотницы за зятьками-производителями… Да. Хотя?… Сынок неудачный – ведь тоже чистое огорчение… У одних баб забота – как сбыть с рук своего бездельника, у других – как вырвать его из рук бабы-разлучницы.

Так ничего и не надумав, Маша заснула.

Проснулась она с тяжелой головой и без созревшего плана дальнейших действий. Володьку «та» охомутала основательно – это Маше было ясно давно. От «той» уходить пока не собирается. Но пока!.. Да, ждать, ждать. Только ждать.

А ожидать перемен к лучшему приходилось в совсем новых условиях. Один за одним, как осенние мухи, мерли престарелые, но все еще пламенные коммунисты, ни шатко ни валко толкавшие страну в коммунистический рай, где не будет ни денег, ни, как следствие, обязаловки вкалывать с утра до ночи, чтобы свести концы с концами. Хотя того обещальщика, что весь этот бредовый «комунизьм» затеял, давно не то что при власти – на свете не было. Хотя Маша вспоминала его с удовольствием – при нем хоть на что-то надеяться люди начали. А при том бровастом – только и ждали, что американцы на них «атомы пустят».

… На защиту от империалистических атомов требовались большие деньги, поэтому у Маши на заводе часто срезали расценки на сделку, и, чтобы выбить те же деньги, приходилось напрягаться больше. Рабочие, случалось, жаловались в разные столичные «комы»: мол, помилосердствуйте, родненькие, жизни нет! Оттуда приезжали товарищи в хороших костюмах, нарядных галстуках и тихими, приглушенными голосами, как бы по секрету, разъясняли в очередной раз ободранным как липки работягам, что надо понимать международную обстановку и, как следствие, проявлять сознательность.

Эти хорошо одетые товарищи намекали пролетариям, что не худо бы поменьше пить водку – вот и будет побольше денег на конфеты детям. Рабочие пытались объяснить своим слугам, что с конфетами-то трудностей особых нет, на сластях сэкономить – это сущие пустяки, детки у них суровые, небалованные – справятся. Проблема как раз с деньгами на водку, поскольку без этого универсального горючего встанет не только духовная жизнь России, но вся остальная, экономическая, политическая – всякая. Однако товарищи, видимо, пили только коньяк и поэтому пролетариат отчаянно не понимали. Побазарив впустую, высокие договаривающиеся стороны расходились, взаимно друг друга не понявшие и обиженные. А ведь все из-за того, что говорили на сухую…

Машу эта важная сторона жизни касалась слабо – за бутылками в сельпо она бегала не слишком часто – ее рукастые сыновья справлялись по хозяйству сами, и универсальная валюта требовалась изредка. Только если торфа в огород или угля на зиму привезти – этого сделать Машины ребята не могли. Дело было в другом. Тягомотина с правительственными похоронами казалась бескрайней, определенности в жизни не было никакой.

Когда народу продемонстрировали очередного кособокого полутрупа, и городские, и выселковские, разочаровано матюгнувшись, пошли авансом пропивать его скорогрядущие похороны с неизменным многочасовым концертом симфонической музыки. Эта музыка была им резко не по сердцу, поскольку они трепетно обожали Людмилу Зыкину и Валечку Толкунову.

Когда ожидаемое произошло, теткин муж, хитро улыбаясь, погрозил пальцем – то ли Маше, то ли еще кому-то, мол, скоро будут совсем новые новости. Может, он что-то знал – все-таки подполковник в отставке, – но Маша слабо в это верила. На пенсию бы вовремя ей уйти – и то хлеб. И чтоб домашнее хозяйство новый кремлевский батюшка не урезал и налогами непосильными не обложил.