Пылкий романтик - Мэдлин Хантер Страница 30

Никогда еще Пен не испытывала такого отвращения. Она начала вырываться из ненавистных объятий. Граф отпустил ее, но всем своим видом показывал, что ни на секунду не сомневается: она такая же его собственность, как и лошади.

Глазбери прошелся по кухне, с презрением оглядывая ее скромное убранство.

– Твой Хэмптон не такой уж дурак, как я думал, – признался он. – Вон в какую дыру тебя затащил, сразу и не найдешь... Но я, как видишь, оказался умнее твоего любовничка!

– Как ты меня нашел? – спросила она.

– В принципе это было не так уж и сложно. Я просто навел справки обо всех имениях Хэмптона и разослал по всем адресам своих людей. Один из них сообщил мне, что видел здесь женщину. – Он заглянул в соседнюю комнату: – Где он, кстати?

– Мистер Хэмптон? Если ты думаешь, что он живет здесь со мной, то ошибаешься. Он сейчас в Лондоне. Есть люди, которые могут подтвердить это.

Выглянув во двор, Глазбери сделал знак своему кучеру. Войдя в дом, кучер подхватил вещи Пен, сам же граф отправился наверх, очевидно, веря, что Джулиана здесь нет. Пен пошла за ним. Она надеялась спрятать следы недавнего пребывания Джулиана, чтобы граф ничего не заподозрил. С тех пор как Пен ушла от мужа, она ни разу не оставалась с ним наедине, поэтому сейчас ее всю трясло. Один взгляд этого ужасного человека выводил ее из равновесия.

– Ну и дыра! – присвистнул граф. – Ни слуг, ни даже элементарных удобств. Неужели тебе здесь нравится больше, чем дома?

– К тебе я не вернусь. Взгляд графа стал холоден как сталь.

– Вернешься, голубушка, или будь я проклят!

– По своей воле не вернусь. Если совесть тебе позволит, бери меня силой.

– Что такое твоя воля? Воля здесь одна – моя. Я твой законный господин. Не будешь сопротивляться – глядишь, и поладим. Упрешься – пеняй на себя. Накажу так, что мало не покажется!

«Накажу». Граф любил это слово, даже произносил его с неприкрытым смакованием. Дряблые его губы расплылись в улыбке: в памяти его, должно быть, снова ожили картины прошлых «наказаний».

– Но почему, Энтони? – спросила она. – Почему ты вдруг захотел вернуть меня после стольких лет?

– Ты нарушила наш договор.

– Я его не нарушала.

– Не важно. Весь свет думает, что нарушила. Но это еще не все. Прошлой весной я получил анонимное письмо. В нем говорилось, что одна сумасшедшая женщина собирается опубликовать некий бредовый трактат, в котором смеет издеваться над самым святым, на чем держится наше общество, – институтом брака. – Он посмотрел на нее, словно на непонятливого ребенка. – Неужели ты всерьез уверена, что я потерплю, чтобы ты печатала всякие пасквили, где подвергала бы сомнению мои супружеские права?

– О тебе в этой статье нет ни слова.

– Напротив, едва ли не каждое слово там обо мне.

– Я напечатаю эту статью, чего бы мне это ни стоило.

– Я сделаю все, чтобы ты ее не напечатала.

Это звучало как угроза. Мурашки пробежали по спине Пен.

С годами Энтони стал лишь еще более жестоким и властным. Если раньше он хотя бы для приличия скрывал свои отвратительные замашки, то в последнее время совеем распоясался. Или, может быть, Пен просто успела отвыкнуть от мужа, не общаясь с ним много лет?

– Если ты помешаешь мне ее напечатать, – Пен сдвинула брови, стараясь выглядеть как можно суровее, – то жди большого скандала! Я не думаю, что ты пойдешь на это только ради того, чтобы я не напечатала какую-то статью!

Энтони улыбнулся. Пен никогда не нравилась его улыбка, даже тогда, когда ей, еще совсем юной, вскружило голову, что она выходит замуж не за кого-нибудь, а за графа.

– Значит, вот как? – произнес он. – Ты считаешь, что я хочу вернуть тебя только из-за твоей дурацкой статьи? Статья, голубушка, лишь одна из причин. Есть и другие. Мой племянник женат уже в третий раз, но ни одна из жен так и не родила ему наследника, равно как и ни одна из рабынь на плантациях. Скорее всего дело не во всех этих женщинах, а в нем.

– При чем тут твой племянник? – огрызнулась она. – К твоему сведению, рабство уже отменено. И слава Богу, ни одна женщина больше не станет, разве что только против закона, средством для удовлетворения похоти таких дегенератов, как твой племянник, Не радует весть? Еще бы! Ты ведь так любил путешествия на Ямайку! Там ты «отдыхал» по полной программе.

– Ничего! – Графа, казалось, ничто не могло выбить из колеи. – Да, рабов больше нет, но есть слуги, а это, считай, то же самое. Так вот, возвращаясь к моему племяннику. Поначалу я тебя не трогал, потому что надеялся, что род наш продлится через него. Но годы шли, а... У меня, а значит, и у тебя, просто нет выбора, Пен! – Взгляд графа вдруг смягчился, даже, пожалуй, стал униженно-умоляющим. – По сути дела, я требую от тебя немногого, Пен. Роди мне наследника! Помнится, ты даже сама обещала это, когда выходила за меня.

– Обещала, но я ушла от тебя, Энтони, потому что ты не соблюдал элементарной человеческой порядочности по отношению ко мне. После этого, дорогой, я ровным счетом тебе ничем не обязана. И меня удивляет твой властный тон! Еще раз повторяю: по своей воле к тебе не вернусь. Хочешь – тащи меня за волосы. Боюсь, это будет скандал на всю Англию. Но ты, похоже, ничего не боишься. Совсем потерял стыд и совесть!

Энтони закашлялся, словно чем-то поперхнулся. Впрочем, через минуту он опять как ни в чем не бывало ухмылялся:

– Нет, Пен, ты все-таки непроходимо тупа! Я уже сто раз объяснял и тебе, и твоему Хэмптону: твоим показаниям никто не поверит! Если даже по твоим заявлениям и возбудят дело, в чем я сильно сомневаюсь, все скажут: «Все это дела давно минувших дней. Что же ты, голубушка, раньше молчала?»

– Будь уверен, я найду свидетелей.

– Где ты их найдешь? Никто из моих людей не станет свидетельствовать против меня. Они все у меня под контролем. И пусть эти идиоты-эмансипаторы принимают какие угодно законы.

Он шагнул к ней. Пен инстинктивно попятилась, но граф придвинулся вплотную, и отступление оказалось отрезано.

– Пошли, дорогая. Твои вещи уже в экипаже. Хватит, погуляла на славу. Пора и домой вернуться!

– Нет.

Глазбери сделал еще шаг. Пен отшатнулась, но пальцы графа стиснули ее запястье, словно наручники.

–Я надеялся, Пен, что мы поладим мирно, – произнес он. – Что ж, сама напросилась! Будешь наказана. Лучше бы, конечно, сделать это дома, но на худой конец можно прямо в экипаже. Все равно ведь никто не увидит, что происходит внутри.

Он стиснул ее запястье так, что у Пен потемнело в глазах. Можно было подумать, что ее боль не вызывает у графа никаких эмоций, кроме разве что скуки, но Пен знала: на самом деле это не так. Энтони Глазбери доставляло неизменное удовольствие мучить людей. Пен достаточно знала своего мужа, чтобы заметить почти неприметные постороннему взгляду знаки, говорившие о том, что сейчас он испытывает удовольствие: слегка покрасневшая шея, прищуренные веки.