Амелия. Сердце в изгнании - Мари-Бернадетт Дюпюи Страница 3

– Графиня, что за величественное сооружение возвышается там, на ближнем к нам берегу? – спросила молодая женщина.

– Дворец Лувр, баронесса, бывшая резиденция французских королей. Отель по улице Риволи, в котором мы поселимся, расположен недалеко. «Ле Мерис» ^[4] – заведение высокого уровня, там останавливается вся европейская знать.

– По правде говоря, меня смущает непривычная обстановка, – призналась Амелия. – Нужно столько всего увидеть!

– Ее величество поручила мне развлекать вас, баронесса, показать вам красоты и достопримечательности французской столицы. Мы прогуляемся по саду Тюильри и сможем полюбоваться знаменитой стальной башней, возведением которой занимается месье Гюстав Эйфель. В следующем году она станет главным экспонатом Всемирной выставки.

Амелия кивнула, слабо улыбнувшись. Ей так хотелось, чтобы Карл был рядом, так хотелось разделить с ним каждое мгновение этого непредвиденного путешествия.

– Императрица была чрезвычайно добра ко мне, – тихо сказала она, едва не плача. – У меня такое ощущение, словно меня незаслуженно поощряют, ведь я так дурно поступила…

Мария Фештетич бросила на нее растерянный, однако доброжелательный взгляд.

– Вы действительно хотели умереть, баронесса? – вполголоса спросила она.

– Да. Я не видела другого выхода. В тот благословенный вечер, когда ее величество навестила меня, я представляла, как бегу к Дунаю, чтобы утопиться и таким образом искупить свою вину. Чтобы не было больше ни страданий, ни страха.

– Вы причинили бы нам ужасную боль. Слава Богу, вы здесь, рядом со мной, живы и здоровы. Ничего не бойтесь, ее величество сочла нужным отправить вас к надежным друзьям. Там вы найдете убежище и поддержку. Часто случается так, что путешествия, благодаря разнообразию пейзажей и новой обстановке, смягчают горечь утраты. Рассудок впитывает все новое, и страдания становятся менее тягостными.

– Вы правы, графиня. Позвольте еще раз поблагодарить вас за то, что вы сопровождаете меня.

После этих слов Амелия погрузилась в созерцание города; она наблюдала за куда-то спешащими горожанами или же прогуливающимися в тени деревьев зеваками. Молодые женщины в светлых нарядах, смеющиеся и беззаботные, помахивали своими зонтиками.

«Я должна быть сильной, не сетовать более на судьбу, – прошептал ее внутренний голос из глубин израненной души. – Императрица спасла меня от бесчестья. Она помогла мне сбежать из Вены, тем самым проявила неслыханную щедрость. Я никогда не забуду, чем обязана ей».

При мысли о столь почитаемой ею госпоже баронессу Амелию фон Файрлик накрыла горячая волна любви к ней.

«Как настрадалась малышка Сисси из Поссенхофена! – подумала она. – Я оплакиваю моего жениха, однако ее величество потеряла своего первенца, девочку Софи, в самом нежном возрасте. Я знаю также, что на нее очень повлияла ужасная гибель ее кузины Матильды: та умерла от страшных ожогов в результате того, что спрятала за спину сигарету, которую курила, и ее пропитанное глицерином платье загорелось. А два года назад горячо любимого кузена императрицы, короля Людвига II Баварского, нашли утонувшим в Штарнбергском озере».

До этого дня Амелия ни за что не осмелилась бы с такой нежностью думать об императрице как о женщине. Находясь вдали от Австрии, она представляла себя подругой блистательной Елизаветы Виттельсбах, в шестнадцать с половиной лет вступившей в брак с Францем Иосифом. Она даже находила удовольствие в том, чтобы мысленно называть Сисси прозвищем, придуманным самой императрицей в присутствии Амелии, – «малышка Сисси из Поссенхофена» – и представлять, как она скачет на лошади во весь опор и ее роскошные волосы развеваются на ветру.

Мария Валерия рассказала Амелии несколько забавных историй о юности своей матери и фантазиях баварского дедушки, герцога Максимилиана. Они были очень близки, оба увлекались верховой ездой и превыше всего ставили независимость. Случалось так, что они, решив следовать за странствующим цирком, на несколько дней отлучались из Поссенхофена.

«Сисси не была счастлива при дворе. Она чувствовала себя изолированной, оторванной от семьи, а ее свекровь, эрцгерцогиня София, препятствовала тому, чтобы Сисси самостоятельно занималась воспитанием своих детей, во всяком случае, первых троих. Именно поэтому госпожа так искренне и нежно любит Марию Валерию…»

Фиакр остановился перед отелем «Ле Мерис», положив конец размышлениям Амелии. Впечатляющий вид этого заведения и роскошный интерьер вновь привели баронессу фон Файрлик в замешательство.

– Я не заслуживаю ничего из этого, – сказала она Марии Фештетич. – Все мое состояние – это драгоценности матери, четыре платья и одно манто. Признаюсь, мне очень неловко.

– Я выполняю указания ее величества, мое дорогое дитя.

– В таком случае я вынуждена повиноваться, – пошутила Амелия. – Откровенно говоря, я хотела бы сразу же лечь в постель. Путешествие утомило меня, и у меня совсем нет аппетита.

– Делайте так, как посчитаете нужным. Могу ли я поделиться с вами своим наблюдением, баронесса?

– Естественно.

– Отсутствие у вас любопытства удивляет меня. Вы не задали мне ни единого вопроса, ни о том, куда мы направляемся, ни о том, кто будет заботиться о вас.

– Я полностью полагаюсь на выбор императрицы. И я уверена в том, что она все устроила наилучшим образом. Завтра у нас будет время это обсудить.

– Хорошо, отдыхайте. Мне не терпится прогуляться с вами по Парижу, Амелия. Мы далеко от императорского двора, поэтому… могу ли я вас так называть?

– Я буду очень этому рада.

Женщины попрощались, склонившись в легком реверансе. Очутившись наконец в одиночестве в своем номере, который, однако, был соединен с номером Марии Фештетич, молодая женщина присела на край кровати и дала волю слезам.

Несмотря на облегчение, которое она испытала, избежав позора и порицания двора, где все обязаны были следовать строжайшим правилам, Амелия отдала бы десять лет жизни, чтобы вновь увидеть Карла, прикоснуться к его щеке, сжать его руки. Ей было больно вспоминать, каким он был при жизни, со свежим цветом лица и ослепительной улыбкой. Ее мучило неотступное отвратительное видение: его стройное, обездвиженное смертью тело, его невозмутимое восковое лицо.

– Боже мой, Карл, любовь моя, почему я потеряла тебя, почему? Я ношу твоего ребенка, но, увы, у меня, несомненно, не будет права ни воспитать его, ни обрести в нем тебя.

Амелия долго плакала. Будущее ребенка, которого она произведет на свет грядущей зимой, представлялось ей весьма туманным.