Завет, или Странник из Галилеи - Нино Риччи Страница 3

Я был в замешательстве. Честно говоря, я не был готов к такой ситуации. Все, казавшееся раньше несерьезным, просто игрой, стало вдруг жестокой реальностью. Я протиснулся вглубь толпы, чтобы не попасть под ноги солдатам, опасаясь, что узник брошенным в мою сторону взглядом мог бы выдать меня. Но он был слишком изувечен для этого. Глаза от битья куда попало заплыли и превратились в щелки. Одно ухо было отрезано, буквально оборвано. На его месте болтались ошметки, почерневшие, запекшиеся, облепленные мухами. Когда его тащили мимо, он запнулся, упал и не смог подняться, в конце концов его, лежащего на спине, действительно поволокли по улице. Вокруг него носилась с лаем одна из почти взбесившихся городских собак. Горожане умирали от хохота, принимая его за обыкновенного уголовника.

Звали его Езекиас ^[1]. Обычный мальчишка, посыльный при дворе в Тиберии. На него вышли благодаря его должности, а потом завербовали во время какого-то пира в Иерусалиме. Все мои контакты с ним сводились к короткой встрече в городе в период вербовки, и несколько месяцев спустя мы еще раз встретились в Иерихоне. Он был в моем представлении юношей честным, самоотверженным, не осознающим в полной мере опасности, которой себя подверг. Мы опирались на таких, как он, на тех, кого не жаль потерять. На самом деле я и сам был таким, когда вступил в группу.

Интерес наш заключался в том, что у него была возможность доставлять новости из крепости Мачерус, второй по неприступности в Масаде. Она формировала костяк южной оборонной линии на палестинских территориях. Задачей, над которой мы работали, было внедрение в нее. Мы полагали, что справляемся, так как там, в отличие от других мест, в контингент гарнизона входили евреи. Хотя было также много эдомитов. Их земли располагались неподалеку, и отец Антипы был выходцем из этого племени, поэтому им нельзя было доверять. Эдомиты занимали все ключевые посты, используя любые средства, чтобы подчинить себе евреев.

Но несколько евреев, однако, ухитрились продвинуться там по служебной лестнице и достичь высокого положения благодаря своей настойчивости и безупречной службе. Контакт с ними сильно укреплял наши позиции.

Солдаты тем временем достигли середины площади и остановились. Туда притащили несколько камней, которые лежали теперь у колодца. К одному из них привязали лошадь капитана стражи, а к другому, словно сноп пшеницы, — Езекиаса. Его приволокли сюда, и до него теперь уже никому не было дела. Солдаты утолили жажду, зачерпнув воды из колодца, потом облили лошадей. Езекиас был совершенно забыт. Они так вели себя вовсе не потому, что были закоренелыми злодеями, просто, как придурковатые подростки, уже утратили интерес к тому, кого недавно мучили. Езекиас же, наоборот, вроде бы пришел в себя, может чувствуя близость живительной влаги, а может быть реагируя на ее недоступность. Он уронил голову, и только обвивающая его тело веревка удерживала его в вертикальном положении.

После пасмурных дней, пропитанных пылью, чистое небо воспринималось как напасть, солнце нестерпимо палило. Я стоял посреди улицы и никак не мог привести мысли в порядок, как будто кто-то оскорбил меня, сыграв со мной нелепую шутку. Что мог означать арест Езекиаса и кто был в этом замешан? Если рассуждать здраво, солдаты не могли знать о нашей встрече, иначе они бы не заявились настолько открыто. Но и в этом я не был уверен. Отряд направился к постоялому двору, хозяин, приветствуя их, заспешил навстречу, натянув на себя самую подобострастную из личин. Он улыбался и расшаркивался, предлагая мясо и вино, чего я никогда не имел в своем повседневном рационе. Городские зеваки продолжали толпиться на площади в ожидании какого-нибудь зрелищного насилия.

Я смотрел на Езекиаса, и мне подумалось, что лучшим выходом было бы, если б его убили. Лучше для него самого и для тех, кого он мог бы выдать. Не дожидаясь, пока пыточных дел мастера в Тиберисе истощат всю свою изобретательность. И тут в мозгу отчетливо всплыла мысль, поражающая своей логикой. У всех на слуху были рассказы о попавшихся в лапы, о тех, от кого хотели добиться имен сообщников. О женах и детях, наблюдавших за процессом отрубания пальцев и выскабливания глаз из глазниц. Сейчас я уже не думал об участи Езекиаса и избавлении его от мучений, а думал, какому риску подвергнусь я сам, если ничего не смогу предпринять. Вне сомнений, я буду первым, чье имя он назовет. Если еще не назвал.

Среди вещей в моей комнате имелся кинжал. Со времен вербовки у меня ни разу не было повода его применить. Я усмотрел жестокую иронию в том, что в числе первых жертв будет мой соратник. И чем больше я осознавал необходимость совершить попытку убийства, тем больше все происходящее казалось мне дурной шуткой. Правда, отнюдь не шуточным было то, что, возможно, придется найти мужество перерезать себе горло в качестве последнего шага отчаяния, чтобы не быть схваченным и не занять место Езекиаса. Я стоял посреди улицы и не знал, с чего же начать. Жара становилась все невыносимей, и рои мух вились у окровавленного лица Езекиаса. А в двадцати шагах от него под деревом сидел отшельник, образ которого несколько померк в сравнении с Езекиасом, но я заметил, что он внимательно следил за происходящим.

Компания солдат была слишком многочисленна, и двор не вмещал всех подошедших. Тогда хозяин велел сыновьям соорудить навес у крыльца и разостлать ковры. Когда отряд расположился на отдых, хозяин приказал Аде разнести вино. Руки Ады были обнажены, что обусловило предсказуемую реакцию со стороны солдат, до того момента несколько вялых и разомлевших. Те, внезапно оживившись, принялись хлопать бедняжку по заду, когда она проходила мимо них, потешаясь над ее пугливым шараханьем. Пользуясь тем, что их внимание было занято Адой, я спокойно прошел к себе в комнату. Только хозяин выказал озабоченность моим присутствием, ловя мой взгляд и как бы извиняясь за невнимание, — мол, к сожалению, занят более важными господами.

Оказавшись в комнате, я достал клинок. У меня даже имелись ножны, как будто носить кинжал было для меня привычным делом. Я приладил его на пояс и почувствовал себя ребенком, собирающимся поиграть в войну. Даже под плащом было заметно, что на поясе у меня оружие. И это, как мне казалось, разъяснит мои намерения любому, кто посмотрит на меня невзначай.

Затем я осмотрел содержимое дорожного мешка — возвращаться в комнату я не собирался. В мешке лежали только зачерствелый хлеб и кусок засохшего сыра — еще с тех пор, как я был в Иерусалиме. Я долго не заглядывал в него и сейчас обнаружил лишь кое-какое белье и не первой свежести рубаху.

Шагнув с крыльца, я со всего маху врезался в Аду, спешившую навстречу, в руках у нее был кувшин. Столкновение было такой силы, что кувшин, упав, разлетелся вдребезги, а сама Ада распласталась на коленях у солдат. Немедленно последовал восторженный гогот уже достаточно поднабравшейся компании, одобрявшей такого рода оплошность.

— Простите, — запинаясь пробормотала Ада, — прошу, простите.

Она собрала осколки и опрометью бросилась во внутренний двор.