Мода на невинность - Татьяна Тронина Страница 3

* * *

...Тишинск я решительно не узнала и не вспомнила – может быть, потому, что в последний раз была здесь зимой. Это был обычный тихий провинциальный городок с маленькими домами и неширокими улочками, на полупустом перроне висел выцветший огромный плакат: «Тишинску – 300 лет. В новый год – с новым мэром», на плакате была изображена старинная церковь, позади которой маячил современный многоквартирный дом, а на переднем плане красовался портрет пожилого бородатого мужчины с таким энергичным и добрым выражением глаз, что он и на человека не был похож.

Подъехал кургузый оранжевый автобус, мы с тетей едва втиснулись в него. Центр города был вполне стандартен и даже немного напоминал Москву промышленных окраин, где громоздились железобетонные конструкции семидесятых и хрущевские пятиэтажки, но окраина, на которой жила тетя Зина, была совершеннейшей деревней.

Узкая улица с пыльным, потрескавшимся асфальтом привела нас к двухэтажному длинному строению барачного типа – впрочем, может быть, я и ошибаюсь, называя этот дом «барачным», – он построен из кирпича и довольно крепок на вид, низкие балконы упираются почти в землю... разве у бараков бывают балконы? Не барачный, а барочный... Тетя Зина оказалась в Тишинске после распределения, которое практиковалось когда-то, – она, кажется, вполне могла избежать его, придумав какой-нибудь повод, чтобы не уезжать из Москвы, но, подозреваю, моей добропорядочной тетушке это просто не пришло в голову. Она так и осталась тут – что называется, «жизнь засосала», и в столицу не вернулась. Здешняя тишина и отсутствие явных извращенцев очень ей импонировали.

– Ты помнишь? – улыбнулась тетя Зина, сгибаясь под тяжестью моей цигейковой шубы. – Помнишь?

– Да, – как-то неуверенно промямлила я, оглядываясь по сторонам. – Вон там я каталась с горки...

– Не там, а там, – тетушка указала в противоположную сторону. – Ладно, это все мелочи...

Внутри были деревянные ступени, пахло борщом и нафталином – но не особенно сильно, не до такой степени, чтобы вызвать во мне желание бежать обратно в Москву. Где-то глухо раздавались фортепианные аккорды.

– Это Боря играет, исключительно талантливый мальчишка... – задумчиво произнесла тетя Зина, ковыряясь в дверном замке. – Я думаю, он тебе не помешает... Ведь правда не помешает?

– Ну что ты! – милостиво согласилась я. На первом этаже были еще какие-то двери, но я решительно не помнила, кто там жил, и Борю этого тоже не помнила. Впрочем, он, наверное, в те времена еще не родился.

– Здесь Аристовы живут, наверху Филипыч и Молодцовы... А в этой каморке раньше старый князь жил, теперь у нас здесь кладовая.

– Какой еще князь? – недоуменно пробормотала я, косясь на дверь кладовой, в голове мелькнуло странное словосочетание – «князь тьмы», хотя, по здравом размышлении, этот бедный дом вряд ли мог заинтересовать нечистую силу.

– Ты забыла! Старик Ивашов, умер много лет назад... мы его все князем звали, он, кажется, действительно из дворян был. А вот Филипыч... – тетя Зина понизила голос, – совсем сдал. Такое иногда вытворяет...

Квартирку тети Зины, состоявшую из двух небольших комнаток и огромной неуютной кухни, посреди которой стояла облезлая газовая плита, я помнила хорошо, потому что со времени последнего моего приезда в ней ничего не изменилось – те же старые шифоньеры, стол с кружевной скатертью, собственноручно связанной тетей Зиной, пестренькие занавесочки с сельским узором в виде буренок и подсолнухов... На окнах цвели фиалки, и пахло здесь как-то особенно уютно, пахло старыми временами, прошлым, когда еще... когда...

– Ты опять плачешь? – перепугалась тетя Зина, поспешно заталкивая мою цигейковую шубу в шифоньер. – Ты плачешь?!.

– Нет, ничего. – Я заставила себя улыбнуться. – Просто... аллергия на нафталин.

– Будет, будет тебе. – Она истово поцеловала меня в лоб и побежала на кухню ставить чайник. – У меня и конфеты есть. Ты любишь «Цитрон»? – из кухни закричала она.

– Люблю, – вздохнула я.

К вечеру я почувствовала себя окончательно простудившейся.

– Да что ж это такое! – с отчаянием запричитала тетушка, обнаружив у меня температуру. – Какая-то нескончаемая вереница... Надо мед, срочно мед! У Любови Павловны есть запасы...

Она куда-то убежала, а потом явилась с этой самой Любовью Павловной – элегантной и подтянутой женщиной бальзаковского возраста, которая с большим участием принялась расспрашивать меня, где же я могла так простудиться.

Нет ничего глупее этих разговоров, во время которых пытаются понять, где человек умудрился захворать, – от них нет никакого толку, и даже если в озарении обнаружишь, что вот именно там-то и там-то проклятый вирус застиг тебя врасплох, то температура от этого не понизиться.

– Я у окна стояла, в вагоне... – печально пробормотала я, наблюдая, как женщины разводят мед в молоке, втискивают мои ноги в шерстяные носки, набитые горчицей, и достают на свет божий какую-то невероятно вонючую мазь, купленную у приезжих китайцев, – мазь эта якобы обладает волшебной силой и может помочь от любой хвори.

– Да разве ж можно стоять у окна в поезде! – всплеснула руками Любовь Павловна. – Ведь еще только начало апреля, такие ветры...

– Не ветры, а ветра, – со значительным видом перебила ее тетушка.

– Ах да, пардон! Ну, не суть важно... Да разве ж можно... Оленька, а ты помнишь, как я угощала тебя варениками – тебе было лет десять, и ты приехала на зимние каникулы и сказала, что вареники у меня неправильные?

– Точно! – Я вдруг вспомнила эти вареники и Любовь Павловну, которая, кстати, совсем не изменилась с тех пор, только волосы перекрасила в цвет переспелой вишни. У нее есть еще дочь, очень странная дочь, потому что...

– Переворачивайся-ка, мы тебе спину намажем, – командовала тетушка.

– ...а вареники были самые обычные, – радостно вещала Любовь Павловна, – просто сделаны из ржаной муки и потому темные...

Я уснула как убитая, в большой надежде на то, что все эти народные средства помогут мне и я проснусь завтра выздоровевшей, – но как бы не так. Битых три недели я провалялась на тетушкином диване, благоухая китайской мазью, и один раз мне было так плохо, что меня даже хотели отправить в больницу.

Приходила старая докторша по фамилии Силохина, которая пользовала почти весь Тишинск, но не нашла у меня ничего особенного – лишь обычную простуду, лекарств никаких не выписала, а посоветовала поскорее выйти замуж.

– Я тут недавно фильм один хороший в который раз смотрела, – заявила она хриплым мужским голосом, в котором не было никакой жалости. – «Формула любви» называется. Броневой изумительно играет... Так вот, Оля, я вам повторю его слова – ипохондрия. Самая настоящая ипохондрия у вас, когда не болезнь, а страх ее и страх жизни. Молодежь нынче такая нервная!

Я ей не поверила, я вообще не верю докторам, которые не выписывают лекарств...