Любимые дети, или Моя чужая семья - Диана Чемберлен Страница 3

В кино и по телевизору мы все время видим, как избивают людей. Синяки, порезы, кровь, но мы не чувствуем страха, когда все это происходит не с нами. Того страха, когда-не-знаешь-как-плохо-все-будет. Или боли, которая не унимается целыми днями.

Оба раза меня спасла Летиша. Меня считали «хорошенькой крошкой Летиши». ХКЛ. У них на все свои сокращения. Я не была частью толпы. Но не была и единственным аутсайдером. Я был не одна, до которой докапывались. И ни в коем случае не была самой слабой. Они нашли тех, которые, по крайней мере, были способны себя защитить и сплотились для травли несчастных. Все, о чем я думала: «Слава богу, что Энди не попал в тюрьму». Он ни за что не выжил бы здесь.

Я быстро отрешилась от всех фантазий насчет Марты Стюарт. Проведя пару дней в тюрьме, я даже не попыталась с кем-нибудь подружиться. Держалась в одиночестве, читала. Думала о том, что в этом году должна была поехать в Уилмингтон, поступать в колледж университета Северной Каролины. Может быть, на факультет управления. Хотя сейчас мне это казалось совершенным бредом. Бизнес? Какое это имеет значение? Кому я могу помочь, имея диплом по управлению? Что хорошего смогу сделать для кого-то, кроме себя и, может быть, какой-нибудь вампирской компании?

Я пыталась вести дневник. Но месяца через два выбросила, потому что не могла перечитывать все, что написала в первые несколько дней о Бене и о том, что все еще любила его, хотя он меня предал. О том, как я совершила из любви к нему такую глупость. Как убила людей. «Забрала их жизни». Я писала эти слова снова и снова на четырех или пяти страницах дневника, словно девчонка-третьеклашка, которую наказала учительница. Я писала, касалась разбитой Ящерицей губы и полученных от нее синяков, перекрещивавших ноги, и думала: «Это все чепуха»….

Летиша привела меня в комнату, показавшуюся мне самой близкой к свободе за весь этот год. Это была та комната, куда меня привели после приговора, но теперь она казалась другой. Потому что я видела окна, а не дверь, ведущую в камеры. Здесь была длинная стойка, и за ней были расставлены письменные столы. За столами работали люди. Вдоль одной стены были расставлены оранжевые пластиковые стулья. В окнах виднелось небо, такое голубое, что я едва замечала ряды колючей проволоки на верхушке высокого забора. Фургоны новостных каналов. Люди с микрофонами. Люди, несущие плакаты, которые я не могла прочесть из комнаты. Люди, выкрикивавшие слова, которые я не могла слышать. Я знала, что толпа собралась из-за меня, и вовсе не потому, что хотела поздравить с освобождением.

– Ох, детка, – сказала Летиша, увидев их. – Уверена, что не хочешь остаться здесь с дьяволом, которого уже знаешь?

Летиша умела читать мысли. Я тряслась так сильно, что зубы стучали. В камере у меня была своего рода защита, которой я лишусь, как только выйду из тюремных ворот.

– Подпиши здесь, Локвуд.

Мужчина за стойкой протянул мне листок бумаги. Я не потрудилась его прочитать. Просто нацарапала имя. Моя рука так дрожала, что трудно было удержать ручку.

На тротуаре, ведущем к зданию, стояли ма и дядя Маркус. С ними была Делия Мартинес, мой крохотный, но несгибаемый адвокат, и два охранника, которые помогали им проталкиваться сквозь толпу. Я потянулась к дверной ручке.

– Она закрыта, детка, – сказала Летиша. – Сначала они должны нажать на кнопку. Жди.

Я услышала жужжание. Один из охранников открыл дверь, и в комнату ворвались ма и дядя Маркус. Делия бежала за ними.

– Мама! – сказала я, хотя в жизни не называла ее так. Мы ринулись в объятия друг друга, и тогда я расплакалась по-настоящему. Я прижималась к ней, всхлипывала, зажмурившись, и не могла отпустить. Мне было плевать, что на нас кто-то смотрит или думает, что я слишком долго держу ее в объятиях. Плевать, если я казалась девятилетней, а не девятнадцатилетней. Плевать, даже если ма осточертело мое нытье, хотя я знала, что и ей тоже наплевать на все. И как же здорово это знать! Знать, что она будет обнимать меня так долго, как мне понадобится.

Когда мы, наконец, отпустили друг друга, дядя Маркус тоже обнял меня. От него так хорошо пахло! Если бы кто-нибудь спросил меня, чем пахнет от дяди Маркуса, я бы сказала, что понятия не имею. Но теперь, когда я вдыхала запах его крема после бритья, или шампуня, или чего-то еще, я вдруг поняла, что знаю этот запах всю свою жизнь. Его рука обняла меня за шею, после чего он прошептал мне на ухо:

– Я так рад, что ты возвращаешься домой, малышка.

И я расплакалась по новой.

– Когда мы выберемся отсюда, Мэгги, – велела Делия, едва я разжала руки, – не произноси ни слова. Договорились? Смотри прямо перед собой. Что бы ты ни услышала. Что бы кто ни говорил. Какие бы вопросы тебе ни задавали. Ни слова. Ясно?

– Ясно.

Я оглянулась на Летишу, и она ответила своей любимой ухмылкой.

– Больше не желаю видеть тебя здесь, слышала? – спросила она.

Я кивнула.

– О’кей. Идем, – скомандовала Делия.

Охрана выпустила нас. И в тот момент, когда мои ноги коснулись земли, люди обезумели. Теперь я видела надписи на лозунгах:

«Пожизненное для Локвуд».

«Убийца Мэгги».

– Смотреть перед собой, – повторила Делия, сжав мой локоть.

Машина ма была припаркована прямо у ворот, так что мне не пришлось пробираться сквозь толпу. И все же, когда мы подошли ближе, телевизионщики стали выбрасывать навстречу нам микрофоны на длинных шестах. И выкрикивали так много вопросов, что я не могла разобрать слов. Не то чтобы я собиралась отвечать.

Я почти запрыгнула в машину. Мама последовала за мной. Делия села впереди, а дядя Маркус нырнул на место водителя.

Люди напирали на машину, которую медленно вел дядя Маркус. Машина раскачивалась и тряслась, и я представила, как разъяренная толпа поднимает ее и переворачивает. Давит нас.

Я уткнулась головой в колени и закрыла ее руками. Так советуют делать пассажирам самолета при аварии. И почувствовала, как ма закрывает меня собой.

– Все чисто, – объявил дядя Маркус, когда мы свернули на дорогу.

Я подняла голову, и злобные выкрики толпы постепенно затихли. Последуют ли они за нами в тупик на Норт Топсейл? Окружат ли наш дом? Кто защитит меня тогда?

Я слышала, как Делия и дядя Маркус о чем-то тихо говорят, но не могла разобрать слов. Проехав примерно милю, мы остановились на обочине за черной «ауди».

Делия повернулась и потянулась к моей руке:

– Я выйду здесь. Позвони, если понадобится. И держись.

– Хорошо, – прошептала я, вспомнив, как паршиво держалась в машине. В отличие от Делии. Это ей я обязана таким смехотворно малым сроком. Она сумела смягчить или вообще обезвредить кучу свидетельств против меня. Впереди меня ждали обязательные консультации, которые, полагаю, должны были выяснить, почему я сделала то, что сделала, чтобы больше никогда в жизни не повторить этого. Никто не сомневался, что пожар был моим первым и последним преступлением. Но я не хотела ни с кем говорить о мерзкой гребаной истории. И была уверена, что не нуждаюсь в этих консультациях. Но придется вытерпеть несколько сеансов у психотерапевта. А еще меня приговорили к трем сотням часов общественных работ. Так что пока никакого колледжа. И возмещение морального ущерба семьям, но ма выплачивала это деньгами из наследства, оставленного мне папочкой. Как можно заплатить семьям за мертвых детей?