Игра страсти - Ежи Косински Страница 3

Фабиан добрался до окраины какого-то города. Целые акры кладбищ окружали его; казалось, что мертвецы осадили город, словно войска — крепость, и ждут, когда она падет. Видимые на фоне дымного горизонта, за горами свалок, похожими на гигантские муравьиные кучи, там и сям возвышались небоскребы. К обоим бокам своего дома на колесах он прикрепил таблички: КАРАНТИН. Таблички оказались кстати: воры, а также пешеходы и другие водители опасались к ним приближаться. Но если Фабиану нужна была какая-то помощь, то эти же таблички помогали ему получить ее.

Природа создала преграду между людьми в виде леса и реки, но город давал человеку уединение, что означало не только свободу, но и покой. Город всегда был для Фабиана местом освобождения от забот. Здесь, в окружении людей, на тротуарах, в поездах метро и автобусах, где люди тесно соприкасались друг с другом, все улицы вели туда, где он мог обрести душевный покой.

Город был вместилищем плотских утех. Фабиан подумал, что если природа наделила людей самыми большими, пропорционально их размерам по сравнению с другими животными половыми органами, то она сделала это, по-видимому, для того, чтобы они находились в состоянии постоянной готовности к спариванию. Таким образом, самым главным инстинктом у людей стала сексуальность. Жизнь предоставила им уйму времени для того, чтобы думать и творить, испытывать вожделение и удовлетворять его. Поскольку во сне человек был лишен этих возможностей, которые он реализовывал в сексе, то Фабиан делил свою жизнь на сферу сна и сферу секса.

Во сне Фабиан становился заложником времени, оказывался в плену, который лишал его возможности действовать, то подгоняя фантазии, то препятствуя им. Секс освобождал его, давал возможность воплотить в слова настойчивую потребность, настроение, знак, жест, взгляд, в нормальный человеческий, повсюду понимаемый язык. Сон был выражением тайного смысла жизни, секс — ее внешним проявлением. Во сне он существовал для себя, в сексе — для других. Таким образом, сон был потребностью, а секс — целью. Он отказывался считать, что «переспать с кем-то» — это то же самое, что заниматься сексом. В таком случае постель, где ты спал и занимался сексом, оказывалась единственной точкой, объединяющей партнеров.

Засыпал он быстро и спал крепко. Сексуальные желания возникали у него часто. К удовлетворению этих потребностей он относился, как к созданию произведения искусства, которое в конечном счете не зависит от жизни художника. Он не считал себя сексуально привлекательным; согласие вступить с ним в связь он считал благом для себя и всегда был готов ответить услугой за услугу — предложив трапезу в своем доме на колесах или в ресторане, прогулку на своем пони в каком-нибудь парке, совет или деньги.

Не так давно Фабиан заметил в стуле кровь. Хотя он не испытывал ни боли, ни неприятных ощущений, он отправился в больницу на обследование.

Он припарковал свой трейлер на площадке, предназначенной для транспорта персонала больницы и поставщиков, и заменил таблички на бортах. Теперь они гласили: АМБУЛАТОРИЯ. По своему опыту Фабиан убедился, что это слово, хотя оно обозначает «ходячий, передвижной, временный», в сознании обывателей и водителей связывалось с понятием «скорая помощь», что обеспечивало сохранность дома на колесах в отсутствие его хозяина.

В кабинете для осмотра темнокожая медсестра велела Фабиану приготовиться к клизме, которая была необходима перед его обследованием. Она попросила его снять сапоги, джинсы и нижнее белье. Полуголый, он почувствовал себя старым и хворым; к стыду, который он испытывал, примешивалась жалость к самому себе. Велев ему лечь на кушетку на бок, она вставила ему наконечник. Он с трудом удерживал жидкость, которую вливали в него. Почти закончив с ним, медсестра с равнодушным видом велела удерживать в себе жидкость в течение пяти минут. Повернувшись к ней, он увидел ее стройные икры и колени, а также обтянутые халатом бедра. Он подумал, как бы он вел себя, обратившись к ней за пределами больницы: как испытавший известную долю унижения пациент, как неуязвимый владелец, каким он себя чувствовал в трейлере, или же как мощный спортсмен, сидящий на коне во время игры в поло?

Оказавшись один в ярко освещенном туалете, он заметил, что волосы на лобке начали седеть. Это его удивило: в последний раз, когда он тщательно осматривал себя — правда, когда это было, он не мог вспомнить, — волосы были совершенно черные.

Вернувшись в кабинет, он увидел молодого, весьма приятной наружности доктора, источавшего самоуверенность и силу удачливого игрока. Фабиан, на котором была только просторная рубашка, неуклюже забрался на стол. Ляжки его были раздвинуты с помощью похожих на педали захватов, прикрепленных к его ступням. Колени и локти его были связаны, а ягодицы упирались в нос доктору. Фабиан чувствовал себя так, как чувствует женщина, осматриваемая гинекологом, или мужчина, которым овладевает его любовник.

Доктор надел резиновые перчатки. Смазывая похожий на трубку инструмент, он заметил растерянный взгляд пациента.

— Боитесь сигмоиндоскопа? — спросил он.

— Боли, — ответил Фабиан.

По мере того как инструмент медленно входил в него, почти не встречая сопротивления сфинктера, Фабиан почувствовал сначала дискомфорт, затем боль. Лица доктора он не видел.

— Испытываете неприятные ощущения? — поинтересовался врач.

— Не ощущения, а боль, — отозвался пациент.

Талисман, который Фабиан постоянно держал на приборной доске автомобиля, походил на тяжелый нож для вскрытия конвертов. Он представлял собой алюминиевую пластину — длинную, сужающуюся к одному концу, искривленную и тупую, но оканчивающуюся большим хромированным набалдашником. Никто из гостей не догадывался, что этот талисман — протез бедра, который используется в том случае, если повреждена кость. Деталь эта напоминала Фабиану о его страхе перед хирургическими операциями. Он вспомнил одного из своих дядей, известного ученого и писателя, чьи лекции посещал в студенческие годы. Во время операции по удалению небольшой опухоли в ухе у оперировавшего его дядю хирурга дрогнула рука, и он повредил какой-то нерв. По окончании операции выяснилось, что одна половина дядиного лица обвисла, один глаз не закрывается, рот перекосился, в результате чего во время еды из уголка рта текли пища и слюна; когда же он говорил, то неотчетливо произносил слова. После того как повторной операцией не удалось исправить его уродство, дядя уволился из академии и добровольцем ушел на войну. Домой он так и не вернулся.

Когда потребовалось удалять гланды Фабиану, то его родители, у которых он был единственным ребенком, настояли на том, чтобы операцию проводил маститый хирург — известный профессор из медицинского института. К тому времени ему было семьдесят, оперировал он в исключительных случаях; что же касается несложных операций по удалению гланд, то он не делал их несколько десятков лет. Однако он согласился оперировать Фабиана, с тем чтобы студенты-медики могли наблюдать за операцией.

Большая аудитория была превращена в операционную. Фабиана привязали к креслу, в котором он сидел, откинув голову назад и широко открыв рот. Находясь под местной анестезией, он не испытывал боли, только страх и неловкость. Хирург начал операцию, объясняя студентам в микрофон, укрепленный у него под подбородком, каждое свое действие, каждый этап и название инструмента.