Мышьяк за ваше здоровье - Елена Арсеньева Страница 3

Показалось, сейчас голос раздался уже с другой стороны.Человек настороженно поворачивал голову, замирая всем своим существом отнеобъяснимого страха. Нет, в самом деле – что такого случилось? Кто-то проситзакурить. Темно, здесь слишком темно, он не видит лица спросившего, но этозначит, что никто не увидит и его собственного лица.

– Я не курю, – выдавил он наконец, почувствовав, чтомолчание затянулось и он выглядит нелепо.

– Не куришь? А чо ты не куришь, а? И на кой хрен ты тутбродишь, если не куришь?

Это был уже другой голос, такой же грубый и отрывистый, сэтим назойливым протяжным чоканьем, с каким говорили почти все местные,особенно из простых, произнося даже не «чо», а как бы «чо-ой». Вдобавокнезнакомец явно был пьян, даже по голосу чувствовалось, что он едва справляетсясо слюнявыми губами. Ночной прохожий мельком подумал, что раньше он не был такчувствителен к голосам, это началось с тех пор, как он стал затворником, –теперь мир для него прежде всего звучит и пахнет, а уж потом видится. Додуматьне успел – чья-то рука вцепилась в плечо, рванула, поворачивая, – перед глазамизамаячило слабо различимое пятно чужого лица.

– Я же сказал, не курю, – выдавил он, пытаясь сохранитьспокойствие, пытаясь удержать руки, чтобы не прижать их к лицу, заслоняя его.Бояться нечего. Темно, темно, если он никого и ничего толком не видит, то и онине видят ничего!

– Он не ку-урит! А мы ку-урим, правда, керя?

С души повело от перегара, от расползающихся слов, отнелепости, обыденности и даже пошлости ситуации, в которую он попал. Аннапредупреждала, что эти ночные шатания не доведут до добра, но не мог же онсиднем сидеть, невозможно провести остаток жизни в четырех стенах, ему былнужен воздух, пусть и темный!

Ну, кажется, сейчас он надышится всласть. Мужикам было всеравно, курит он или нет, – хмель бродил в их головах, им хотелось выпустить наволю этого пьяного беса, они, наверное, даже не соображали, что делают. Егоударили в живот – он не успел прикрыться, согнулся, болезненно ловя ртомвоздух, хрипя что-то нечленораздельное, а сам подумал с обидой: «Почему не влицо?! Вдруг сорвали бы…»

Его ударили по шее, он рухнул лицом в траву – без памяти.

Двое какое-то время сладострастно пинали неподвижное тело,но очень скоро их пыл начал остывать. Они хотели криков, хрипов, стонов, мольбыо пощаде, а еще пуще – сопротивления, они хотели дать выход забродившей в душахненависти – к чему, к кому? Да так, к жистянке, к житухе, вообще, словом,ненависти, – а этот свалился мешок мешком… скучно, скучно…

– Загнулся, что ли? – без особого любопытства спросил один,утирая со лба боевую, удалую испарину.

– А хрен ли тебе с того? – пробормотал другой, вглядываясь вбезвольно откинутую руку избитого. – Эй, глянь, какие тикалки.

– На кой они ему теперь? – вынес приговор первый, и руку отчасов освободили.

– Да и мошна ему теперь ни к чему, – сообщил его приятель,проворно снуя по карманам легкой куртки и брюк, в которые был одет лежащий натраве человек. Он только начал открывать бумажник, как за кустами пронеслосьфиолетовое сияние, сопровождаемое курлыканьем сирены.

Двое, не сговариваясь, прянули в кусты, понеслись, низкопригибаясь под нависшими ветвями, куда-то прочь, в тишину и совсем уж полнуютьму. Через какое-то время приостановились, тяжело дыша, озираясь.

– А чего это мы рванули? – спросил один, пытаясь понять,куда это их занесло.

– Так менты же!

– Какие тебе менты, «Скорая» это была! У ментов сирена воет,а у этих курлычет.

– Воет это у пожарки.

– Да хрен с ними со всеми. Чего взяли-то?

Больше на ощупь, чем что-то различая глазом, проверилибумажник, пошелестели купюрами. Вроде ничего, нормальная добыча. Часы хорошие,тяжелые, явно дорогие. Но в этой темнотище не разглядишь.

– Давай ко мне, – предложил один. – Поглядим, чего тампутного.

– Давай.

Они уверенно прошли темным перелеском до насыпи, перебежаличерез железнодорожные пути и канули среди улиц дачного поселка.