Маша и Медведев - Инна Туголукова Страница 3

— Марина Авдеевна! Ложитесь спать! — бросала трубку Маруся.

Но обескуражить свекровь было не так-то просто — телефон звонил не переставая. И Маруся знала: терпения у свекрови хватит до утра.

— Роман! — истошно кричала она в гостиную. — Это тебя!

Тот, не отрываясь от телевизора, снимал трубку и бросал ленивое «да-а», потом недолго слушал возмущенное кудахтанье мамаши и взрывался:

— Слушай! Что тебе надо? Спи давай!

Больше Марина не пыталась достучаться до каменных сердец «хреновых детишек», но требовалось еще какое-то время, чтобы восстановить порушенное душевное равновесие.

А на следующий день все повторялось с завидным постоянством. И что было делать? Роман пропадал на работе, а Маруся терпела: свекровь присматривала за Юлькой. «Это мама твоего мужа, — говорила она себе, — и Юлькина бабушка. Родственников не выбирают». Она умела «властвовать собой».

Но всему есть предел, и ангельское терпение Маруси кончилось, когда однажды за ужином, с аппетитом обгладывая куриную косточку, Марина сообщила, что Саша собирается замуж и, как только молодые распишутся, она оставит им свою квартиру, а сама переедет сюда, в Юлькину комнату, а Юлька может спать в гостиной на диване.

Роман, не отрываясь от телевизора, молча пожал плечами. Теперь он, как говорила Марина, жил здесь не на птичьих правах, поскольку по настоятельному требованию вновь обретенной свекрови Маруся первым делом прописала мужа на своей жилплощади.

Но на сей раз вопреки обычной деликатности она проявила твердость и отказала Марине в пристанище. Она и сама потом удивлялась, как это у нее получилось. Наверное, от неожиданности и бесцеремонности заявления не успела подумать и высказала то, что чувствовала.

Свекровь на секунду опешила, и сцена многолетней давности повторилась еще раз, причем досталось не только умершим родителям и здравствующей Марусе, но и неблагодарному сыну Роману, который сохранил равнодушный нейтралитет — тоже, видно, не горел желанием жить с мамашей под одной крышей.

— Ну подожди, — погрозила ей Марина с порога, — отольются тебе наши слезки.

Но время шло, увлекая за собой в прошлое и хорошее, и плохое, все забывалось, теряло остроту и значение.

Саша с мужем уехала в Австралию и писала оттуда длинные, диковинные письма. Свекровь скучала. Ее деятельная натура требовала событий, борьбы и интриг. Но в парикмахерской царили теперь другие хозяева и иные нравы, а с ее характером и возрастом можно было и за дверь вылететь в две минуты, несмотря на профессионализм. Оставалась семья. Жаль, конечно, что «королевство маловато — развернуться негде», но ведь, как известно, кто ищет, тот всегда найдет.

Юлька росла, превращаясь из голенастого подростка в очаровательную девушку. Роман ушел из милиции в частную охранную структуру и получал теперь приличные деньги. И только в Марусином издательстве время словно остановилось: все хирело, дышало на ладан и приходило в упадок. Как будто на бегу, с размаху налетело на веретено, укололось и уснуло спокойным сладким сном, чтобы через сто тягучих лет, когда все само собой перебесится, устаканится и притрется, пробудиться, открыть незамутненные глаза и влиться, вернуться в прежнюю такую значительную и сытую жизнь, столь неожиданно и некстати оборванную перестройкой.

Это сонное царство застыло в середине девяностых: сидели при входе бдительные тетки-вахтерши с металлическими бляхами на груди, пылились в деревянных подгнивших кадках китайские розы, а их неисчислимые собратья — в разнокалиберных цветочных горшках, пластмассовых мусорных корзинках и старых прохудившихся кастрюлях, выцветали за тусклыми стеклами экспонаты былой кипучей деятельности и деловито постукивали пишущие машинки, не желая уступать компьютерам насиженные десятилетиями места.

— Слушай! — изумлялась Маруся. — Ты что-нибудь понимаешь? На пустом месте, из ничего, как грибы после дождя, растут издательства, захватывают рынок, гонят огромные тиражи. А мы, раскрученные, обласканные, полностью упакованные, сидим в дерьме и в белых тапочках.

— Так отовсюду же капает, — пожимала плечами подруга Тая. — Зачем же дергаться?

— Откуда капает-то, когда две книжки в год?

— Ты что, глупая? От аренды. Сдавай казенные площади, ежели самому крутиться неохота, и почивай на лаврах, в смысле на Канарах.

— А как же «мы в ответе за тех, кого приручили»?

— Это мы с тобой и иже с нами? Так подобные ценности сегодня не в чести. Тем более что народ безмолвствует.

Давно пора было сменить работу, но жила надежда, подогреваемая начальством, что все еще вернется, возродится былая слава, а может, дело было в многолетней привычке, или в инертности, или все эти факторы, вместе взятые, не давали ей начать новую жизнь.

Дорогой японский замок тихо щелкнул, и Маруся замерла на пороге. Где-то в недрах квартиры протяжно стонала женщина, перемежая животные всхлипы требовательными призывами: «Еще, еще, не останавливайся!»

Маруся, не успев толком ужаснуться, что это, может быть, Юлька… тут же отмела нелепое предположение и рассердилась, понимая, что дочь смотрит омерзительную порнушку, что ей было категорически запрещено. Она решительно шагнула в гостиную: телевизор выключен, на ковре у дивана среди разбросанных подушек почти пустая бутылка шампанского, и эти вульгарные звуки, перешедшие теперь в глупое хихиканье!

Значит, все-таки Юлька!.. Так вот откуда взялись ее дурацкие намеки на удачное замужество!.. И Маруся, заглушая в себе здравый призыв не делать этого, охваченная гневом и отвращением, рывком открыла дверь спальни.

На кровати с красным, искаженным сладострастной судорогой лицом лежал Роман, а на нем самозабвенно скакала рыжая дебелая баба, наполняя комнату мерзким хлюпающим звуком. И звук этот ширился и рос, словно работал гигантский поршень, бил в уши таким сокрушительным набатом, что Маша, теряя сознание, второй раз за этот злосчастный день упала на пол.