Ярмарка невест - Кэндис Герн Страница 3

Джеймс внезапно опомнился, пораженный нелепостью своих суровых оценок, и невесело усмехнулся. Кто он такой, чтобы судить о чести мужчины? Какое он имеет право осуждать другого мужчину за его отношение к жене? Что из того, что молодой человек собирается походя бросить ее? Что из того, что он ее публично унижает? Что из того, что он глуп и не понимает, как повезло ему, когда она ему досталась, и как пуста может быть жизнь мужчины без жены? Ну и что? Все это не имеет к Джеймсу никакого отношения и его не волнует.

– Может быть, Большой Уилл? – раздался женский голос. – Он хоть сможет попользоваться женой, ведь его наверняка никто больше не захочет!

Толпа опять взорвалась хохотом. Джеймс заметил внезапное движение на противоположной стороне площади, где стоял громадный Уилл Сайке, кузнец Ганнислоу, и глазел на женщину, которую держали на ошейнике. Его мускулистые, до плеч обнаженные руки, поросшие черными волосами, покрытые сажей, жиром и бог знает чем еще, были сложены на могучей груди.

– Ну как, Большой Уилл? – спросил Моуди, когда несколько мужчин вытолкнули вперед огромного детину. – На какую глупость ты опять потратишься? А здесь милая, мягкая женщина ждет не дождется твоих нежных ласк.

Кузнец, разинув рот, уставился на молодую женщину. Большой Уилл Сайке всю жизнь жил в Ганнислоу и всегда был хорошим кузнецом, но его рост, недостаток ума и своеобразное представление о чистоплотности много лет делали его мишенью для шуток местных острословов. Женщины издалека его дразнили, но близко ни одна не подходила.

– Что скажешь, Уилл? – начал его обхаживать старый Моуди. – Наконец у тебя будет своя собственная жена. К тому же настоящая дама.

Большой Уилл облизнул губы, и у Джеймса свело желудок. Было ли ему жаль женщину? Заинтересовала ли она его? Нет. То, что с ней происходило, его совсем не касалось. Ему безразлично, что молодой муж оказался первостатейным хамом, который позволил этому огромному слюнявому животному с вожделением смотреть на свою жену и был готов передать свою ответственность за нее тому, кто больше заплатит. Был ли Джеймс так уж уверен в своем чувстве чести? Верил ли он действительно, что сам не был способен на подобную подлость?

Что за глупые мысли, учитывая то, что его грех гораздо более тяжкий.

Другие мужчины тоже начали убеждать Большого Уилла, и тот подошел поближе к возвышению.

– За двадцать фунтов она станет твоей, – Моуди. – Выгодная будет покупка. Видит Бог, лучшей ты никогда не сделаешь.

– Это же куча денег, – сказал Большой Уилл, медленно покачивая головой из стороны в сторону.

– Но не для такого человека, как ты, Уилл, – Моуди. – У тебя немало припрятано. Ты прилично зарабатываешь в своей кузне. И все в округе знают, что ты и полпенни не истратил за годы. К тому же посмотри на нее, парень. Посмотри на нее!

Большой Уилл продолжал не отрываясь смотреть, а женщины в толпе захихикали и снова начали долбить по своим жестяным котелкам.

– Уилл! Уилл! Уилл! – кричали мужчины в такт ударам по котелкам.

Уилл обернулся лицом к толпе и ухмылялся, явно довольный тем, что оказался в центре внимания.

– Уилл! Уилл! Уилл!

Площадь сотрясалась от адского грохота, так что у Джеймса вибрировали подошвы ботинок.

– Уилл! Уилл! Уилл!

С каждым выкриком и ударом по котелкам толпа немного продвигалась вперед, постепенно окружая возвышение. На площадь стали подходить еще любопытные, и на Джеймса начали напирать сзади. Ему стоило трудов удерживать равновесие, когда толпа толкала и толкала вперед, в том же ритме, в каком гремели котелки и сотни голосов скандировали:

– Уилл! Уилл! Уилл!

Наконец великан кивнул и повернулся к аукционисту. Старый Моуди поднял руку, прося тишины, и грохот котелков постепенно прекратился.

– Хорошо, – сказал Уилл своим низким, невыразительным голосом. Он по-прежнему с вожделением косился на женщину, которая стояла неподвижно, как жена Лота. Пока была суматоха, она ни разу не подняла голову. – Значит, двадцать монет.

В толпе послышались одобрительные возгласы и смех, которые опять заглушил стук котелков. Джеймс с изумлением огляделся, пораженный тем, что люди, большинство из которых он знал всю жизнь, так хотели, чтобы эта незнакомая молодая женщина оказалась в грязных мясистых руках Уилла Сайкса. Они готовы были допустить это. И более того, они с восторгом добивались, чтобы это произошло.

Взгляд Джеймса устремился к женщине и ее мужу. Она стояла прямо и неподвижно под усиливающимся ветром, голова ее была по-прежнему опущена, руки крепко сжаты спереди, и только их дрожь выдавала ее страдания. Джеймсу редко приходилось быть свидетелем такого мужества даже на поле боя в Испании. Негодяй муж не собирался препятствовать тому, что должно было произойти. Молодой болван не пошевелил пальцем, чтобы остановить это.

Джаду Моуди понадобилось несколько минут, чтобы утихомирить охрипшую толпу.

– Уилл Сайке дает двадцать фунтов, – наконец удалось ему сказать. – Может быть, кто-нибудь даст больше?

Тишина, наступившая после вопроса аукциониста, как французский штык ударила Джеймса в живот. Боже милостивый, что ж это такое с ним происходит? Он не знает эту женщину. Ему нет дела до того, что с ней случится. Его это совсем не касается. Если молодую женщину собираются продать – продать, Господи сохрани! – самому отвратительному мужчине во всем Корнуолле, значит, так тому и быть. Джеймса это не касается.

Женщина все еще не поднимала голову. Она не представляла, какая судьба ее ждет. Не имела понятия. Джеймс оторвал взгляд от нее и посмотрел на мужа. Мужчина побледнел и выглядел так, как будто ему сейчас станет плохо от одного вида Большого Уилла. Однако он ничего не сказал.

Пора было уходить. Джеймс не имел ни малейшего желания смотреть конец этой отвратительной маленькой драмы.

Однако он все не уходил.

– Кто-нибудь даст больше? – повторил Моуди.

В животе у Джеймса кишки собрались в тугой узел. Взгляд его скользил по ухмыляющейся, смеющейся толпе, которую подстегивали ветер и возбуждение от торгов, как будто это какой-то языческий ритуал.

Джеймс еще раз глянул на привязанную женщину, неподвижную и дрожащую перед возбужденной толпой. Проклятие!

– Если больше никто не предложит цену повыше, то леди будет продана...

– Я даю сто фунтов!

Толпа издала возглас изумления, после чего повисла зловещая тишина. Верити Озборн Расселл подняла голову впервые с тех пор, как взошла на помост.

Сборище на рыночной площади оказалось несопоставимо меньше той чудовищной орды, какую Верити представляла себе. Она их, конечно, видела, когда Гилберт привел ее на площадь. Однако, как только ей на шею надели ошейник, все переменилось. Толпа росла и превращалась во враждебное, насмехающееся сборище. Посмотреть на этих людей означало для Верити тоже, что признать реальность всего происходящего, а она не могла решиться на это. Поэтому она твердо отказывалась поднимать глаза.