Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия - Екатерина Вильмонт Страница 3

– Мама, не строй из себя цацу! Сама знаешь, бабки внашей жизни самое главное.

– Нет, не самое главное!

– Ладно, – махнула рукой Иришка, – пусть несамое главное, но все-таки это очень-очень важно.

– Бесспорно.

– Ну вот, а разве лучше было бы, если бы… если бы онжил с нами и ходил на сторону, а? По-моему, лучше по-честному. Ушел, и все.

– Если бы по-честному! А он… Лушку украл…

Глаза Наталии Павловны наполнились слезами.

– Мам, признайся, ты по Лушке больше скучаешь, чем понему, да?

– Не знаю… ничего не знаю. И вообще, он еще, можетбыть, вернется, может, он просто устал…

– Нет, не вернется, – покачала головой Иришка.

– Почему ты так уверена?

– Мам, пообещай, что не будешь плакать!

– Что? Что случилось?

– Нет, ничего не случилось. Просто ты пообещай…

– Хорошо… обещаю. В чем дело?

– Мам, он бабник.

– Бабник? Ну и что? Да будет тебе известно, бабникичасто бывают отличными мужьями. Такой вот парадокс, – тяжело вздохнулаНаталия Павловна.

– Но он… Он был плохой муж.

– Да? С чего ты взяла?

– Я знаю, – насупилась Иришка, поняв, чтосболтнула лишнее.

– Ах, Ирка, плохой, хороший – какое это имеет значение?Я его люблю, – тихо проговорила Наталия Павловна.

– И совершенно зря!

– Но он же твой отец!

– Никудышный отец!

– Неправда! Он хороший отец, он тебя обожает.

– Оно и видно. Даже любимую собаку стибрил. Папочка!..

Наталия Павловна внимательно посмотрела на дочь.Действительно, в последнее время, еще до ухода Ильи, она замечала, что Иркакак-то странно ведет себя с отцом, словно знает о нем что-то компрометирующее,но, занятая работой и домашними делами, она думала, что дочь с отцом простопоссорились из-за чего-то.

– Ну-ка, Иришка, скажи мне, что ты имеешь в виду? Из-зачего я должна плакать? Ты о чем-то догадывалась раньше, да? Про его женщину? Тыв курсе, к кому он ушел?

– Нет, мамочка, нет, клянусь, этого я не знаю! Честноеблагородное слово! – горячо заверила мать Иришка.

– Но что-то ты все-таки знаешь?

– Кое-что, – потупилась девочка.

– Ну говори, не томи душу. Худшее все равно случилосьуже…

Ира внимательно смотрела на мать. Ей было ужасно ее жалко.Сказать или нет? Скажу, решилась она через минуту, глядя в испуганные глаза.Пусть знает, может, ей легче будет.

– Мам, я один раз видела…

– Что? Что ты видела? – воскликнула НаталияПавловна.

– Еще летом… Помнишь, перед отпуском у нас гости были?

– Ну?

– Я была на балконе, и вдруг в комнату вошла Алиса…

– И что? – замирая от ужаса, спросила НаталияПавловна.

– А за ней он. И он к ней… полез. А она…

– Что?

– Она ему по роже съездила, – с торжествомпроговорила Ириша. – И сказала: если ты, сучий потрох, еще подойдешь комне хотя бы на пушечный выстрел, я от тебя мокрого места не оставлю… Вот!

– Фу, напугала… Я уж подумала…

– Ты могла подумать, что Алиса тебя предаст? Она нетакая!

– Конечно, не такая, но… На этом свете все бывает.

– Мама, да как ты можешь так об Алисе?

– Знаешь, говорят, пришла беда – отворяй ворота. Вот яи испугалась. А что твой папаша, выпив рюмочку-другую, пристает к дамам, дляменя никакая не новость. Я только не ожидала, что… Что это так кончится…

И она вдруг расплакалась.

– Мама, мамуля, не надо, не надо плакать… Нупожалуйста, перестань. Он не стоит твоих слез.

Наталия Павловна улыбнулась:

– Звучит как в кино. «Он не стоит твоих слез»… Да,наверное, не стоит… Но иногда так приятно поплакать, как-то легчестановится. – И она дала волю слезам. – Не мешай, Иришка, вотвыплачусь, и все… Обещаю.

Девочка на цыпочках вышла из комнаты. Ей тоже хотелосьразреветься, но должен же кто-то в семье быть сильным!

…Утром, проводив дочку в школу, Наталия Павловна замерла узеркала в ванной. Тридцать девять лет – не шуточки уже. Но стрижка и вправдуздорово молодит. А я еще ничего, вот только похудеть бы немного. Хотя какпохудеешь с этой работой? Сидишь целыми днями, да к тому же вечно кто-точто-нибудь сладкое приносит, и авторы часто конфеты дарят, а я так люблюсладкое… Нет, надо себя ограничивать. Из трех полуграций я самая толстая. Ноничего, возьму себя в руки и с сегодняшнего дня сяду на диету. Всего-то и надосбросить килограммов пять, не больше, совсем тощей я стать не хочу. Мое обаяниев некоторой полноте, мне всегда это говорили. «Ты такая уютная,Таточка», – восхищался когда-то Илюша. Но, видно, теперь его уют уже неустраивает… Сволочь, к Алиске приставал… Теперь я понимаю, почему она егонедолюбливает. Конечно, ей за меня обидно. Надо же, даже по морде ему дала…Впрочем, ничего другого он и не заслуживает… «Ты такая уютная, Таточка». Да мнеэто многие повторяли! Нет, к черту, к черту, к черту! Похудею и действительнопоменяю имидж. А там, может, и работу поменяю… На что, интересно знать. Уйду вдругое издательство? А там что, чаи распивать не будут? Конфеты даритьперестанут? Нет. Значит, надо вырабатывать силу воли. Легко сказать… Но неставить же на себе крест в тридцать девять лет? Ни за что! Муж ушел? Ну и чертс ним! Живет же Алиска уже десять лет совсем одна, и что? Вон она какая…Красивая, сильная, добрая и вовсе не несчастная. А я? Почему я должнаобязательно быть несчастной из-за того, что прожила почти двадцать лет с таким?Я привыкла быть замужем. Мне одной будет плохо. Я не могу спать одна, мнекак-то странно… Хотя одной, конечно, удобнее, можно раскинуться как угодно ивообще… Наверное, во всем можно найти хорошую сторону.

Ее глубокую задумчивость прервал телефонный звонок.

– Алло! Сонечка, привет!

– Татка, у тебя сегодня бодрый голос. До меня дошелслух, что ты постриглась. Надеюсь, не в монахини?

– Вот как раз размышляю над этим вопросом.

– Над каким?

– Как жить дальше? Монахиней или нет?

– Разумеется, нет! У тебя есть кто-то напримете? – деловито осведомилась Соня.

– Пока нет.

– Это потому что ты расслабилась от замужней жизни. Анадо всегда быть в форме. Тебе не мешает похудеть.

– Я тоже так считаю.

– Кстати, имей в виду, Восьмого марта, как всегда,соберемся у нас.