Практическая романтика - Оксана Алексеева Страница 3

Давно я определилась, что мне не интересна всякая романтика. Потому не красилась, потому делала всё, чтобы не привлекать к себе внимания. И вот он передо мной — смотрит так, что я просто не могу собраться. И вдруг понимаю… что мне действительно хочется, чтобы он мне позвонил. Наверное, я не успела затюкать в себе ванильные потребности окончательно, а этот симпатичный балбес с очаровательной улыбкой так запросто вытащил их наружу и дал тем самым потребностям право голоса, что я обо всех настройках забыла. И как раздражалась совсем недавно, когда Верочка влюбленной дурой болтала мне о какой-то сахарной чуши. Я написала цифры и отдала лист ему. Он напоследок сжал его в кулаке, подмигнул и развернулся, чтобы уйти. Странное знакомство — я даже имени его не спросила, так смутилась.

Троллейбус остановился, он выскочил наружу, а следом за ним вышли еще четверо человек, что стояли на задней площадке. Блондинка взяла его под локоть и звонко засмеялась, поглядывая на меня, а невысокий шатен сказал, ничуть не приглушая голос:

— Десять из десяти, Гер! Да как ты их вообще разводишь?

И тот самый парень ему ответил, не оборачиваясь:

— Боже, храни страшных лохушек! Всё, это была десятая, Мишель, сегодня же перепишешь тачку…

Конец разговора я не расслышала, поскольку двери закрылись. Я все еще глупо улыбалась, больше по инерции, до мозга никак не доходили важные сигналы. Блондинка развернулась на шпильках, увидела меня через стекло и снова разразилась смехом. Вся компания запрыгивала в машину с открытым верхом, что ждала их на остановке, но парень, взявший у меня телефон, задержался — остановился недалеко от урны и броском профессионального баскетболиста и явно рисуясь перед друзьями отправил туда смятый комок. Я уже знала, что это листок из моего блокнота, а продолжала улыбаться, потому что все еще не хотела погружаться в очередной, уже не такой яркий, кадр своей жизни.

Эмоции сползали с моего лица постепенно, теперь я опустила голову, чтобы ни на кого не смотреть. Скорее всего, большинство зрителей тоже поняли, что меня просто развели — некрасиво, грубо, как самую последнюю идиотку. Хуже всего был не сам обман, а моя реакция — ведь именно я была твердо уверена, что застрахована от подобных переживаний. Как так получилось, что я за две минуты забыла, как выгляжу и что меня не интересует ничего, кроме учебы и в будущем карьеры? Мне было не просто стыдно — больно. Даже не перед посторонними людьми, а перед самой собой неловко до тошноты. Какие-то придурки просто повеселились, подняли себе настроение за мой счет, и меня это попросту растоптало вместе со всеми моими настройками.

До нашей остановки еще минут десять езды, как бы их пережить. Верочка ожила:

— Это же Керн! — повторила она ту же непонятную фразу.

Я предпочла сделать вид, что беззаботно болтаю с сестрой, а не переживаю о произошедшем.

— Кто? — переспросила тихо.

Вера подскочила, встала рядом со мной и смотрела снизу вверх круглыми от переполнявших эмоций глазами:

— Герман Керн! Ты совсем слепая, Ульяна? Или кроме себя ничего в жизни не видишь?

Я отвесила челюсть, постепенно понимая. Тот самый Герман, в которого Верочка влюблена с первого взгляда? Ну да, ничего так, симпатичный. Правда, мудак.

— Вера, — я говорила едва слышно, впервые ощутив с ней какую-то общность. — Я сейчас сквозь землю готова провалиться, но мне жаль, что он оказался таким…

Но она меня не слышала:

— Сам Герман Керн! В троллейбусе! Ульяна, тебя обнимал сам Керн! Да чем же ты заслужила?

Я растерялась, пытаясь уловить в ее глазах хоть признаки осмысленности.

— Вера, ты разве не поняла, что он… в смысле, он и его друзья просто надо мной посмеялись?

Сказать это было сложно, все равно что поверх свежей раны новое клеймо припечатать. Но сестре не было дела ни до констатации фактов, ни до моих мучений:

— Почему тебя-то? Никогда в жизни больше не буду сидеть в троллейбусах! Блин, надо было рядом с тобой стоять…

Я медленно перевела взгляд на большое окно и выдохнула с облегчением — конкретно в этом троллейбусе я оказалась не самой большой идиоткой.

После этого я слушала ее рассказы чуть внимательней. Оказывается, для Верочки и не было секретом поведение Большой восьмерки — Керна и его приятелей, таких же придурков. Учились они в том же институте, в разных группах, нечасто посещали занятия — числились там больше для галочки. Нередко издевались над другими, а иногда и выходили за все допустимые рамки, — и никаких последствий, потому что с деньгами их семей можно выпутаться из любой проблемы, а вуз закрывал глаза на что угодно, если это вовремя подсвечивалось финансовыми вливаниями. В их дружеской компании был и сын мэра, и дочь нефтяного магната, а сам Герман — сын Марка Керна, владельца крупнейшей сети отелей побережья, в том числе и «Грёз русалки».

Два месяца в Москве притупили ощущения от неприятной сцены, там я погрузилась в апатию другой природы. А вернувшись, уже спокойнее воспринимала неприятный инцидент. С Большой восьмеркой я однажды столкнулась в коридоре института — они просто прошли мимо. Я-то замерла, не в силах пошевелиться, но Герман, идущий впереди, мазнул по мне взглядом, ни на секунду не задержавшись. И тогда я поняла, что он меня не узнал. В смысле, вообще никак — я для него не лохушка, которую он развел на потеху своим друзьям, а вообще никто. Это было обидно, но одновременно успокаивало. Вышло, что мой позор никто не собирался мусолить, потому что Верочка об этом тоже не спешила распространяться — ей-то совсем не хотелось вспоминать, как ее идеальный любимый обнял ее занудную сестренку.

Большая восьмерка хоть и числилась в том же учебном заведении, но со мной и мне подобными практически не пересекалась. Я ненавидела их, но ненавидела на недосягаемом расстоянии. В то время как сами они даже не придавали значения моему существованию. Отчего я ненавидела их еще сильнее.

В ненависти я была не одинока, ее поддерживали многие. За исключением Верочки и подобных ей кретинов, которые, наоборот, хотели бы любым образом приблизиться к группе избалованных мерзавцев. Однако я начала замечать, что говорят о них слишком часто, — и теперь сама недоумевала, почему же раньше этого не замечала, ведь это была излюбленная тема для студенческих сплетен. Оказалось, что мне еще повезло: их проделки иногда были настолько ужасными, что я, можно сказать, вообще ерундой отделалась. Например, в восемнадцать лет Герману Керну подарили дорогущую тачку, на которой он в первую же неделю насмерть сбил человека. Разумеется, богатый родитель откупил сыночка, того даже прав не лишили. В сравнении с этим мелкие шалости выглядели шалостями.

У Германа в предыстории еще несколько ярких эпизодов упоминалось, но старые дела заботили не так, как новые происшествия, порождающие свежие темы для обсуждений. И даже не захочешь, а все равно будешь в курсе, что Керны опять судятся с Раевскими, а их сыновья, Герман и Юрий, остаются лучшими друзьями. Вероятно, тем самым они доводили и собственных отцов, поскольку для их дружбы не придумывалось больше никаких причин: Юра Раевский настолько отмороженным идиотом никогда не являлся, потому вообще непонятно, что он забыл в этой компании. Его даже в том самом злополучном троллейбусе не было.