Как в первый раз - Марта Гудмен Страница 29

Прекрасное лицо, искаженное болью… слезы на глазах…

Кейн крепче сжал руль, проклиная свою слепоту. Как мог он успокоиться на том, что Дана предлагала, и не искать большего! Она ждала, терпеливо ждала, пока он предложит… а он молчал.

Пока что судьба была на стороне Кейна — все перекрестки приветствовали его ласковым зеленым светом. Но что, если у дверей Даны его встретит красный свет? И винить в этом будет некого, кроме самого себя.

Гордость… да, и она сыграла свою роль. Оскорбления, нанесенные отцом Даны, были слишком свежи в памяти: поддавшись обиде, Кейн перенес свое предубеждение против Генри Андервуда на саму Дану. Воображал, что она не хочет связывать с ним жизнь, потому что он, мол, для нее недостаточно хорош… О, как он ошибался!

Только сегодня он понял, насколько превратно и несправедливо судил о ней все это время.

Если быть честным с самим собой — есть еще одна причина, по которой он откладывал знакомство Даны с Джессикой. Тоже связанная с гордостью, а точнее — с дурацким мужским самолюбием. Сходство его дочери с Даной было слишком очевидным, оно не могло не броситься в глаза — и Дана мгновенно сообразила бы, что в матери ребенка Кейна привлекло сходство с ней самой. А Кейн не хотел раскрывать, до какой степени был одержим ею.

Черт бы побрал эту гордость!

Теперь он понимал: та же гордость заставила Дану отрицать свое стремление иметь семью и детей. Ведь тогда, у него в кабинете, она не могла знать, во что выльется их неожиданная встреча! Между ними шел деловой разговор.

Но сегодня за столом, когда она подняла на него полные слез глаза, в ее взгляде не было гордости. Только боль. Боль оттого, что ей не дано было стать матерью его ребенка. Что он не дождался ее…

Прочел ли он это молчаливое обвинение в ее глазах — или его подсказало чувство вины? Все, что Кейн знал, — что Дана жестоко страдает и он тому виной. Не Джессика. Она-то ни в чем не виновата. Это он оттолкнул от себя единственную женщину, которую любил. И теперь должен снова завоевать ее доверие.

Захлопнув дверцу машины, Кейн вбежал в подъезд и помчался вверх по лестнице. В голове билась одна мысль: только бы не опоздать!

Он нажал на кнопку звонка и замер перед дверью, нетерпеливо покачиваясь на каблуках. Но дверь не открывалась. Что такое? Может быть, она поехала куда-то еще?

Подойдя к окну на лестничной площадке, Кейн убедился, что мини-автобус Даны стоит на стоянке. У него отлегло от сердца. Она дома — но, может быть, так расстроена, что не хочет никому открывать.

Встревоженный этой мыслью, Кейн вернулся к двери и снова позвонил, надеясь, что настойчивость сделает свое дело. Ничуть не бывало! Из-за двери не доносилось ни звука: можно было подумать, что в квартире никого нет.

Возможно, сломался звонок? Кейн постучал в дверь кулаком. Никакого ответа.

— Дана! — закричал он, всерьез обеспокоенный ее молчанием. В голову лезли самые дикие мысли.

Однако через несколько секунд Кейн сообразил, что Дана не станет открывать дверь незнакомцу — а его она не ждет, ведь он никогда еще не приезжал к ней в такой ранний час!

— Дана, это я, Кейн! — заорал он.

Тишина.

— Открой или я вышибу эту чертову дверь!

Угроза возымела действие: за дверью послышались шаги, затем — звяканье металла. Дверь приоткрылась — совсем чуть-чуть, на длину предохранительной цепочки. Инстинкт мужчины и завоевателя заставил Кейна поставить в щель ногу — словно для того, чтобы удержать за собой захваченную территорию.

— Что тебе нужно?

Холодные слова, безжизненный ровный голос. Дана не выглянула наружу, она пряталась за дверью, ожидая ответа. Не хочет меня видеть! — с болью и ужасом понял Кейн.

Он глубоко вздохнул, стараясь овладеть собой. Воспоминание о ее слезах рвало сердце в клочья.

— Дана, нам нужно поговорить. Впусти меня.

Кейн осознавал, что ведет сражение — сражение за свое счастье. Все чувства его были обострены до предела: только поэтому ему удалось расслышать за дверью неуловимую тень вздоха.

— Я не хочу с тобой разговаривать, Кейн. И не хочу тебя видеть. Ты впустую потратил время и бензин.

Он не собирался смиряться с поражением — но не мог и навязывать Дане свое общество силой. Значит, оставалось убеждать и уговаривать. Однако Кейн не знал, что сказать: слова не шли на ум.

— Дана, неужели все это было впустую?

Снова молчание — молчание, от которого останавливается сердце.

Глупый, дурацкий вопрос! — мысленно обругал себя Кейн. Что «все это»? Между нами не было ничего, кроме секса. Я сам так захотел.

— Не хочешь говорить — не нужно, — продолжил он мягко, надеясь ее успокоить. — Но, может быть, ты выслушаешь меня? Пожалуйста! Я знаю, что очень виноват перед тобой, Дана, но теперь хочу все исправить!

— Что исправить, Кейн? — устало спросила она. — Твоей тайной любовницей я больше не буду.

Тайной любовницей? Кейн поморщился от этих слов, но не мог не признать, что по существу Дана права. Разве он обращался с ней иначе?

— Можешь говорить, но я не передумаю. — В голосе Даны послышались ноты горького сарказма. — А если надеешься, что затащишь меня в постель и этим чего-то добьешься…

— Нет! — воскликнул Кейн. Ее уверенность, что даже сейчас ему нужен только секс, болезненным эхом отозвалась в его душе. — Я просто хочу объяснить тебе… все… и про Джессику… и про мать… Дана, мне очень жаль, что я заставил тебя страдать. Но, уверяю, ты все неверно поняла… я объясню…

— Неверно? — откликнулась она. Кейн не смог определить, что дрожало в голосе Даны — недоверие, злость, страх?

— Я очень ошибался в тебе и вел себя отвратительно, — продолжал он. — Но теперь хочу загладить свою вину. Впусти меня, Дана!

Снова напряженное молчание.

— Хорошо, Кейн, — ответила она наконец сухо и враждебно. — Но мы только поговорим — больше ничего!

— Конечно! — с облегчением согласился он и убрал ногу из щели.

Дверь захлопнулась. Послышалось звяканье, затем — щелчок замка. Не сразу Кейн понял, что должен толкнуть дверь сам. На этот раз его не приглашают — просто позволяют войти. Когда он вошел, Дана уже сидела в дальнем от двери конце комнаты, гордо выпрямив спину.

Несколько мгновений Кейн молча смотрел на нее. Она сидела на кровати — той самой, на которой они испытали столько наслаждений. На Дане, как и на нем, была та же одежда, в которой она была у Пембертонов, — занятые своими переживаниями, оба и не подумали переодеться. Скрестив руки на груди, Дана подняла голову и обожгла его непримиримым взглядом.

Да, последним дурнем он будет, если попробует сейчас «затащить ее в постель»!

Разумеется, этого Кейн делать не собирался. Он вообще не трогался с места. Сейчас между ним и Даной — минное поле, изобилующее опасными ловушками, и любой неверный шаг погубит все его надежды. Кейн знал, что ему остается одно: говорить правду.