Жемчужина страсти - Юдифь Готье Страница 29

— Йокэ-Мура полон энергии и веры; он созвал военный совет. Но нас постигло еще другое горе. Принц Маяда умер.

— Он умер, дорогой старец! — воскликнул Нагато, поникнув головой. — Он один никогда не склонялся перед властолюбием Гиэяса! Если бы он был родным отцом Фидэ-Йори, то не мог бы любить его сильнее. Это он, по смерти Таико, принес его ребенком в зал Тысячи Циновок и представил принцам, которые поклялись ему в верности. Сколько их изменило ему с тех пор! И сколько еще изменят! Бедный Маяда, ты один внушал некоторый страх Гиэясу; теперь он ничего больше не боится.

— Он будет нас бояться, клянусь тебе! — вскричал Сигнэнари с геройским блеском в глазах.

— Ты прав, прости мне эту минутную слабость! — сказал принц, подняв голову. — Я так подавлен горем, что эта новая печаль ошеломила меня на минуту.

Охотники заметили отсутствие принца Нагато. Думая, что с ним что-нибудь случилось, забили тревогу, и весь двор вернулся назад. Вскоре увидели, что принц беседует с Сигнэнари. Подъехав к ним, их окружили и стали расспрашивать. Собаки лаяли, лошади становились на дыбы, сокольничьи созывали птиц, которые не слушались и продолжали гоняться за добычей.

— Что случилось? — спрашивали все.

— Это гонец.

— С известиями из Осаки?

— И с дурными!

Нагато повел Сигнэнари к Кизаки. Царица ехала на белой лошади, покрытой сеткой из жемчуга; на лбу у нее была шелковая кисточка.

— Вот храбрейший из твоих солдат! — сказал Нагато, указывая на Сигнэнари. — Он приехал из Осаки.

Сигнэнари низко поклонился, потом опять принял свою важную и сдержанную осанку.

— Говори! — сказала Кизаки.

— Божественная монархиня, мне грустно, что я нарушаю твои удовольствия, — сказал Сигнэнари, — но я должен возвестить тебе, что миру твоего государства угрожает опасность. Гиэяс поднял часть Японии и собирается напасть на Осаку, чтобы захватить власть, дарованную божественным микадо твоему слуге, Фидэ-Йори.

— Возможно ли! — воскликнула Кизаки — Как осмелился Гиэяс совершить подобное преступление! Значит, у этого человека есть сердце только для удовлетворения своего ненасытного честолюбия; он не боится поднять брата на брата и обагрить почву Японии кровью ее сынов? Верно ли то, что ты утверждаешь?

— Этой ночью в Осаку пришло известие от многих принцев, поспешивших отправить своих гонцов. Они торопятся укрепить свои земли. Аримский даймио прибыл сегодня утром на заре и подтвердил сообщенное гонцами. Тотчас же были отправлены в разные стороны разведчики, а мне сегун приказал как можно скорее позвать его посланников, чтобы составить совет.

— Вернемся во дворец! — сказала Кизаки.

Все молча двинулись в путь; только принцессы перешептывались между собой, глядя на молодого воина.

— Как он очарователен!

— Точно женщина!

— Да, но сколько энергии в его взгляде!

— И какая сдержанность! Его спокойная важность возбуждает тревогу и страх.

— Он должен быть страшен в битве.

— И также страшен для той, которая его полюбит; его сердце должно быть так же твердо, как его меч… Не надо на него так смотреть.

— Да, — сказала другая, — много женщин сходит по нему с ума; мне говорили, что ему так надоели любовные письма и поэмы, которые беспрестанно суют ему в рукава, что он стал носить разрезные: таким образом нежные послания падают на землю.

Нагато скакал подле королевы.

— Эти события задержат твою свадьбу, Ивакура? — сказала она как бы с радостным волнением.

— Да, царица, — отвечал принц, — а войны богаты случайностями: может быть, ей никогда не бывать. Но так как Фаткура объявлена моей невестой, то я желаю, чтобы она, в ожидании свадьбы, отправилась в мой замок Хаги, к моему отцу; если я умру, она наследует мое имя и провинцию Нагато.

— Ты поступишь правильно, — сказала Кизаки, — но смерть пощадит тебя. Я буду молиться, чтобы ты остался цел и невредим.

Нагато бросил на нее взгляд, полный упрека. Он не смел говорить, но этот взгляд выражал всю его мысль, а именно: «ты знаешь, что смерть будет мне приятнее твоих уз, которые ты на меня налагаешь».

Кизаки с волнением отвернула голову и пришпорила лошадь.

Все возвратились в даири. Когда микадо узнал о возможности войны, он был, по-видимому, огорчен; но в душе он порадовался: он не любил ни правителя, ни сегуна. Хотя микадо считался их верховным государем, но он смутно чувствовал, что они управляли им. Он знал, что тот и другой следили за ним, и боялся их. Поэтому он очень радовался при мысли, что они сами причинят себе то зло, которого он желал им обоим.

В тот же день посланные Фидэ-Йори покинули Киото и вернулись в Осаку.