Королевская охота - Инна Брюсова Страница 29

Дирекция компании «Продимпортснаб» (просто и непритязательно!) находилась в трехэтажном доме по улице Ленина, 23.

Екатерина пришла за десять минут до назначенной встречи. Секретарша, серьезная, не первой молодости женщина, настоящая секретарша, а не персонаж из анекдота, предложила ей сесть, сказав приветливо: «Присядьте на минуту, Игорь Петрович сейчас освободится». И улыбнулась. Профессионально безлико, но все равно приятно. Мы никогда не умели улыбаться просто так, а непременно вкладывали в улыбку наше субъективное отношение к миру. Это мне нравится — я, пожалуй, улыбнусь, а это не нравится, улыбаться не буду. Улыбка как элемент культуры и дань вежливости нам не присуща. Неудивительно, что у тех, кто возвращается из-за рубежа, еще долго болят неразвитые мышцы лица, отвечающие за улыбку.

— Игорь Петрович ждет вас, — прервала интересные раздумья Екатерины вежливая секретарша, открывая дверь в кабинет начальника.

Мужчина, поднявшийся ей навстречу, понравился Екатерине сразу. Лет пятидесяти, среднего роста, с энергичным, слегка бульдожьим лицом человека, умеющего командовать и принимать решения, с патрицианскими мешочками под глазами, говорившими об умении брать от жизни все, что нравится, а не только то, что она готова дать. Оценивающий, «мужской», взгляд, в котором читалось приятное удивление, обаятельная улыбка. Екатерина протянула руку. Его ответное пожатие было крепким, а рука теплой.

— Рад, очень рад, ваш визит — приятная неожиданность, — сказал он, с сожалением выпуская се руку. — Екатерина Васильевна («Имя запомнил», — отметила Екатерина), давайте без церемоний, по-домашнему, сюда, здесь намного удобнее, чем за письменным столом. — Он указал на низкий кофейный столик с двумя мягкими креслами по бокам. Нажав клавишу на селекторе, приказал: — Лидия Антоновна, будьте добры, сделайте нам кофе, — и спохватившись, спросил, обращаясь к Екатерине: — Или чай?

— Кофе, пожалуйста.

Он с удовольствием рассматривал гостью. Глаза заблестели, в голосе появились вибрирующие виолончельные интонации. («Охмуряет», — сказала бы опытная Галка.)

— И коньячку к кофе, чуть-чуть, а? — предложил он, когда расторопная секретарша принесла чашки с кофе, сливки, сухарики и сахар.

«Интересно, — подумала Екатерина, — он всех так принимает? Или только женщин?»

А Игорь Петрович между тем, как хлебосольный хозяин, наливал коньяк из черной пузатой бутылки в крошечные серебряные рюмочки-конусы, пододвигал поближе к Екатерине вазочку с сухариками.

— Ну, за встречу, — скомандовал он, слегка коснулся своей рюмкой рюмки Екатерины. — Ну, как коньячок? Правда хорош?

— Замечательный, — соврала Екатерина для пользы дела. Вина нравились ей гораздо больше.

— Ну вот, а теперь — кофе, и сухарик возьмите, — продолжал гостеприимный хозяин.

Воистину, для великих людей не существует мелочей. Игорь Петрович был командиром, и командирский талант его не знал устали. Лидерство его было таким естественным, что принималось безоговорочно, а умение разобраться в ситуации, мгновенно принять нужное решение, без лишних слов и обидных разборок, вызывало уважение. Его выговоры провинившимся, резкие и справедливые, не унижали. Он был незлопамятен, отходчив, даже добродушен, но добродушие его было добродушием тигра. Славный зверь, а погладить страшно!

— Итак, Екатерина Васильевна, чем могу быть полезен? Как я понял из нашего телефонного разговора, вы представляете детективное бюро. Никогда не видел живого детектива!

— Спасибо большое, Игорь Петрович, что нашли время для меня. Могу себе представить, как вы заняты!

— Ну разве можно отказать хорошенькой женщине?

— По телефону можно!

Он рассмеялся.

— Ну уж нет, кто ж откажется от такой встречи. Вы меня заинтриговали! Второй день подряд думаю, зачем я понадобился женщине-детективу. — Внимательный взгляд из-за стекол очков в тонкой металлической оправе.

Екатерина не стала объяснять ему, что она не детектив. В криминальных романах ее всегда поражало то, с какой легкостью врут сыщики! Блефуют, провоцируют, играют с подозреваемым, добывая нужную информацию. Ей, правда, соврать пока еще трудно, но промолчала она сейчас очень непринужденно.

— Я хочу поговорить с вами о вашей бывшей сотруднице Алине Горностай.

— Об Алине? — удивился он и замолчал, задумавшись. Лицо его состарилось на глазах, ужесточилась линия рта. — Алина, — повторил он еще раз, словно пробуя имя на вкус. — Да, была такая… А могу я спросить, чем вызван ваш интерес?

— Игорь Петрович, вы, вероятно, не знаете, что сестра Алины покончила с собой, не оставив ни письма, ни записки. Разумных объяснений этому нет. После смерти сестры она была в депрессии. Пока это единственная причина, которой располагает следствие. Я не могу открыть вам всего, — «Интересы следствия, видите ли… Ах ты, лгунья!», — но возникла необходимость вернуться к событиям, связанным со смертью Алины.

— Если я правильно вас понял, вы — частный детектив. Какое отношение вы имеете к следствию?

— К нам обратился за помощью муж умершей, Александр Павлович Ситников, — без запинки сообщила Екатерина.

— Я с ним знаком. Он выполнял для меня одну работу. Так значит, вы ведете свое собственное расследование?

— Да. Я хочу знать, что за человек была Алина, может, это позволит постичь характер ее сестры, понять, что толкнуло ее на самоубийство, если это было самоубийством… А кроме того, не исключена возможность, что эти две смерти как-то взаимосвязаны…

— Ладно, — перебил Игорь Петрович, — не умеете вы врать убедительно, Екатерина Васильевна. Не знаю, зачем вам все это нужно, ведь велось следствие… ну да ладно… Слушайте! Буду с вами честен и откровенен. Хотя о мертвых, как вы сами знаете… Да, Алина Владимировна работала у меня около полугода, насколько я помню, или чуть больше. До самой своей нелепой гибели. Взял я ее к нам юрисконсультом по просьбе старинного приятеля и держал на работе именно по этой причине. Иначе уволил бы ее сразу после испытательного срока, через три недели, так как чувствовал, что с ней будут проблемы. А может, и надо было бы. А тому человеку объяснить, что, мол, так и так, не подходит нам, не наш профиль… Почему, спросите вы. Дело в том, что Алина была невероятно трудным в общении человеком. Где была Алина — там были конфликты. До прихода к нам она сменила пять или шесть мест работы. Ее беда была в том, что она была идеалисткой. Не в бытовом, разговорном смысле слова, знаете, когда мы говорим о какой-нибудь Элеонорочке, которая «ну такая идеалистка, такая идеалистка, совсем жизни не знает, все ее обманывают, а она в облаках витает», — пропищал он, явно копируя кого-то, смешно и, наверное, очень похоже. — Она была идеалисткой, принадлежащей к самой опасной их разновидности — к активным, воинствующим идеалистам: она все знает сама, истина доступна только ей, все должны поступать так, как она считает нужным! Если окружающий мир сопротивляется — вперед на баррикады! Война! Внутренняя убежденность в своей правоте плюс умение подвести юридическую базу делали ее практически неуязвимой. Понятия целесообразности исключались начисто. Она лезла в драку из-за любой мелочи, которую возводила в принцип. Да, я знаю, — сказал он с досадой, словно Екатерина пыталась возразить, — мы должны быть честными, порядочными, не обманывать, не кривить душой. Но цивилизованный человек знает цену разумному компромиссу. Существует также понятие дипломатии. Не лупить друг друга палкой по голове нужно, как дикари, а спокойно обсудить проблему, прийти к консенсусу, как нормальные люди во всем мире. Мы — торговля, вот уж не думал, что придется на старости лет («Кокетничает», — подумала Екатерина) менять профессию, я ведь историк по образованию, всю жизнь проработал в вузе, лекции читал студентам, книги писал. — Ностальгические нотки прозвучали в его голосе. — Все осталось в той, другой, жизни. В наше время было принято презирать торгашей. Но ничего не поделаешь — времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Да, так вот, мы — торговля, а в торговле, как вам известно, не обманешь — не продашь. Хоть грубо, но в принципе верно. Товар всякий бывает — то подпорченный, то по срокам хранения не проходит, да мало ли… Санэпидемстанция тоже жить хочет, там хорошо знакомы с понятием разумного компромисса. Ведь не яд же продаем, право.