Городской роман - Ольга Дремова Страница 29

На землю падали пушистые, крупные, словно куриные перья, лохматые белые хлопья. Высокие тополя, укрывшись богатой белой пелериной, напоминали аристократических дам, спрятавших свои носики в песцовые воротники, а изломанные радикулитом, полусогнутые корявые липы изумленно протягивали свои руки, стараясь поймать хотя бы несколько снежинок в неловко растопыренные пальцы. Но снег выскальзывал у них из ладоней, осыпаясь с ветвей крупными кусками слипшегося сахарного песка.

В доме царила полная тишина, нарушаемая только отдаленным звуком уборочной техники, расчищающей дорожки для пешеходов, да тиканьем настольных кухонных часов, безжалостно отбивающих нескончаемые секундочки. Света смотрела на падающие снежинки и думала о своей жизни, развалившейся вдруг так неожиданно и нелепо.

Разрыв с Анатолием был мучителен и обиден, а поведение Володи необъяснимо и оскорбительно. О том, что он взял деньги из ее кошелька, Аленке и Ивану Светлана рассказывать не стала, но не из стремления выгородить сына, а чтобы не портить ребятам предстоящий праздник. Мысль о том, что ее сын способен на воровство, была отвратительной и ужасной, доводила до головной боли и тошноты. Думая о том, что произошло, она ощущала такой стыд и позор, будто ее кто-то вымарал в грязи и поставил посреди площади на всеобщее обозрение.

Как же такое могло произойти? Ведь всю свою жизнь она учила его честности и доброте, порядочности и уважению к окружающим. Неужели все это могло испариться при первом же удобном случае? Тогда какое право она имеет учить чужих детей, если не смогла вырастить своего?

Непосредственная Александра отреагировала на новость просто:

– Не забивай себе голову, Светочка, попусту, – махнув рукой, будто ничего сверхъестественного не произошло, посоветовала подруге она. – Не святым же духом мальчишке жить. Да, неприятно все это, конечно, но не смертельно. Еще скажи спасибо, что домой пришел, а не отправился на промысел.

– Промысел? – При мысли о том, что ее сын мог залезть к кому-то в карман, Светлану словно прошило током.

– А что, долго ли? – вскинулась та. – Вон моего младшенького пару недель назад домой буквально за ухо приволокли. Представляешь, этот любитель острых ощущений схомячил пирожное прямо не отходя от кассы, в супермаркете.

– Как это «схомячил»? – удивленно раскрыла глаза Светлана.

– Как, как, – фыркнула Александра, – очень просто: открыл коробку с «картошкой», заныкался между стеллажами, вытащил одну штучку и давай наяривать. Ты же понимаешь, что там «видюшки» кругом? Не успел он дожевать, как его тепленьким, с набитым ртом, и взяли под белы ручки.

– И как же теперь? – сжавшись, Светлана представила, что ощутила бы она, если бы на месте соседского Антошки оказался Володя. Не дай Бог, конечно, но она бы от стыда не смогла людям в глаза глядеть.

– Знаешь, я всегда была сторонницей того, что клин клином вышибают. – Голос Александры не напоминал человека, которого постигла вселенская катастрофа. – Пошла я в магазин, накупила несколько упаковок этой самой «картошки» и заставила его есть.

– И как воспитательная мера, сработала?

– Еще как сработала! – тоном заправского воспитателя со стажем изрекла Александра. При воспоминании об устроенной экзекуции глаза ее засияли, а рот сам собой расползся чуть ли не до ушей. – Сначала этот деятель даже обрадовался и никак не мог поверить своему счастью, что все это богатство ему одному досталось, и ни с кем делиться не требуется, – загадочным тоном произнесла она. – На третьем пирожном темп поедания явно замедлился, а на пятом парень и вовсе забуксовал. Все, говорит, больше не могу, внутренний резервуар не позволяет. А я ему – сумел твой резервуар воровать, вот пусть теперь и доест все, что в коробке осталось. А в коробке еще пять штук своей очереди ждут.

– Да ты что, Макаренко, – возмутилась Светлана, – так парня и до заворота кишок довести недолго! Ты хоть представляешь, из чего эту картошку лепят?

– Из чего бы ни лепили, Антошка теперь к ней до самой пенсии равнодушен будет, – отозвалась Александра, и Светлана услышала, как в голосе подруги зазвучали упрямые металлические нотки. – Ничего, не умер, зато наука на всю жизнь будет, – резко произнесла она. Потом лицо ее разгладилось и черные угольки глаз задорно заблестели. – Если бы ты видела его физиономию, когда он этой картошкой давился!

Светлана представила Антошку, с бледным видом сидящего за столом напротив злополучных пирожных, и ей стало жаль этого глупыху. Нет, что бы там Александра ни говорила, а методы обучения подрастающего поколения у нее, прямо скажем, почти спартанские.

– Ну день, ну неделю, на худой конец две – больше он все равно не протянет, – явится как миленький, – безапелляционно продолжала Александра, – вот тогда наступит твое время диктовать условия и учить уму разуму, а пока нечего портить настроение раньше времени и грызть себя поедом, проблем и без того всегда предостаточно. На самом деле вопрос решается просто: убери с тумбочки кошелек и не раскладывай его больше на видном месте, нечего людей в грех вводить. А когда этот субчик явится, взгрей его по первое число так, чтобы на всю жизнь запомнилось, и больше было неповадно у родной матери последние копейки отбирать…

Несмотря на оптимизм Александры, настроение Светланы не улучшилось. Если послушать ее, так выходит, дети – сорная трава, как ни наступи, все равно вырастут. Если она такая мудрая, что ж она Руслана с Кириллом не уберегла, они с детства в местном отделении частые гости, почти что свои люди? А младшенький, Антошка, что теперь будет с ним? Накормить пирожными до упору – не значит уберечь от беды. Хотя, что говорить, чужую беду – руками разведу…

В горле у нее застыл неудобный комок, который перекрывал дыхание и вызывал спазмы. Стараясь набрать побольше воздуха, она откинула голову и распрямила плечи. Странно все это, нелепо и как-то неразумно. Наверное, каждая мать старается вложить в своего ребенка все самое лучшее и доброе, но откуда же берутся на свете подлецы и мерзавцы, убивающие, ворующие и не верящие ни во что?

Цепляясь одна за другую, мысли ворочались в ее голове, причиняя почти физическое ощущение боли. Что-то липкое и противное, будто приклеившись к ее измотанной, измученной душе, никак не хотело оставить ее в покое. Слез не было, были отрешенность и пустота, пугающие своей непреодолимой бесконечностью. Неужели все, что нас ждет, предопределено заранее, еще до нашего рождения? Неужели мы все только жалкие тряпичные куклы, идущие по проторенной дорожке и воображающие себя вершителями своих судеб?

Чайник просительно загудел, напоминая хозяйке о своем существовании, но она все стояла и смотрела на падающий снег. Тогда, недовольно взвизгнув, чайник затрясся, завибрировав стонущим от возмущения свистком на высокой кричащей ноте, и залился грубым паровозным двухголосьем, требовательно повизгивая и постанывая на все лады.

– Ну хоть ты со мной поговорил! – качнула головой Света, гася конфорку плиты. – Ладно, переживем как-нибудь, хуже, наверное, уже не будет, потому что хуже некуда.