Проклятая война - Людмила Сурская Страница 29

Он глухо стонал. Самолёт уже не гудел. Значит сели. Прилетели. Так и есть, медсестра, промокнув мокрым бинтом спаянные жаром губы, сказала:

— Прилетели товарищ генерал. Москва.

— Пить… — Бледные сухие губы почти не двигались. Он крепился из последних сил.

— Потерпите. Нельзя. Скоро в госпиталь повезут. Вон и носилки несут. Машина у борта уже стоит.

Он злится, но подчиняется. В него вкалывают ещё порцию лекарств. Переносят на носилки. Он мёрзнет. Оно и понятно. Большая потеря крови. В сознании мелькает: "На что я похож?" Бледное лицо. Под глазами чернели густые тени. Губы сухие, бескровные, словно мёртвые. Его водитель укрывает одеялами и набрасывает сверху пальто, несут вниз. Морозный воздух не даёт дышать, а может это действует лекарство, только он опять проваливается в забытьё. Правда, на этот раз ненадолго.

… Услужливая память принялась вытаскивать из прошлого фронтовые будни. Наступать было радостно и в тоже время трудно. Сердце обливалось удовольствием, когда я смотрел на пылающие танки врага на фоне чёрного неба. Вот так и будете гореть до самого Берлина. Мороз, да непросто мороз, а пронизывающий до костей леденящий душу. Непроезжие дороги, висящие постоянно над нами немецкие самолёты и отстающие от нас тылы, ещё не готовые к такому нашему резвому порыву: только вперёд. К нам шло подкрепления. Это радовало. Мы, конечно, гнали их, но у них было превосходство в танках, самолётах, технике. Нас непрерывно обстреливали и бомбили. Я почти не спал. Веду кочевую жизнь. Всё время на колёсах. Люлю, милая, подуй на мои ресницы, как ты всегда делала, посторожи мой сон. Какое счастье, от Юлии пришла телеграмма, я сразу бросился писать ответ прямо на коленях в машине. "Дорогие мои Люлю и Адуся! Получил вашу телеграмму, ожидаю письма. Рад, что вы устроились на новой квартире… Я всё также здоров и бодр. Немцев бьём по-настоящему. Кончилась для них масленица — наступил Великий пост… Сейчас удаляемся от Москвы всё дальше и дальше. Пишу это письмо на ходу, в машине, хочу воспользоваться случаем поездки одного товарища в Москву и отправить с ним письмо. По вас сильно скучаю, досадно, что от вас не получаю писем. Пишите не забывайте своего воина, который крепко дерётся за Родину и за вас. Целую вас крепко-крепко. Любящий вас Костя". Не успело уйти моё письмо, как приехавший из Новосибирска от Юлии с Адой корреспондент передал мне пачку писем от них. Я отвернулся, чтоб моё лицо никто не видел, ведь я солдат и эмоции не к лицу. Читал, перечитывал, по моим щекам текли слёзы, я смахивал их и вновь читал. А потом сел писать ответ. "Милый Люлюсик! Наконец-то получил от тебя целую пачку писем. Всё это передал мне лично корреспондент "Правды", побывавший у тебя. Сижу, перечитываю письма и переживаю медовый месяц. Никто мне тебя не заменит, и никого мне не надо. Не грусти, Люлю, бодрись и верь, что мы с тобой встретимся и опять заживём по-прежнему. Целую тебя, мой светлый луч, бесчисленное количество раз. Любящий тебя твой Костя. 17 февраля 42 года". Люлю в шутливой форме намекала, что, мол, ты у нас герой и тебя знает весь мир. "Ты и смотреть-то теперь на меня не захочешь, потому, как все женщины будут у твоих ног". Милая Юлия, она пыталась ещё, так уставая посмеиваться и шутить. Перецеловав долгожданные полные любви и тревоги за меня строчки, я поторопился написать ответ. Уверяя свою любимую женщину в своей преданности и любви. Происшедший эпизод с "воробушком" отодвинулся и потух. Юлия она и есть Юлия — моя жена, ей и останется, а войну надо не только пережить, но и выиграть, решил я для себя, и засунул трепыхающиеся сомнения в дальний угол головы. Казаков прав, было бы о чём печалиться… Почти все мужики держат при себе по "матрасу" и ничего, один я душу рву. Да слегка заводит молодость её, но это всё. Я чувствовал вину по отношению к Юлии, но удобно прикрывался войной.

Очнулся и неудачно повернулся, боль не замедлила напомнить о себе. Ранен. "Как же они меня достали, не могли… Платок пропал… Юлия, значит, ты всё-таки почувствовала моё свинство и разжала броню любви, охраняющую меня. Милая, прости…" Он бредил. Медсестра в бессилии металась. Он всё время зовёт Люлю. Кто она? Её взгляд вопросом застыл на Мухине. Тот не довольно разжал губы: — Жена!

Каждое неловкое движение, каждый толчок отдавались по всему телу невыносимой болью. Поэтому старались держать его на весу. Госпиталь куда его привезли, был оборудован в корпусах Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Машину с раненым ждал учёный консилиум. Внимательно осмотрели. Определили: ранение тяжёлое — пробито лёгкое, осколок застрял у позвоночника. Стоит вопрос: удалять его или нет. Лучше, конечно удалить, но операция на позвоночнике, дело хлопотное и не надёжное. Могут быть осложнения… Они наверняка будут. Жизненно важные центры…

— Что это значит? — морщится он, ловя нить разговора.

— Частичная или полная парализация…

"Да, лежачим бревном я "воробушку" явно не пригожусь. А Люлю с Адусей не бросят. Тут же примчат", — усмехнулся он неведомо зачем прилезшей в его голову мысли. — "Главное, для фронта не пригоден сделаюсь. Значит, пора кончать этот совет. Буду жить, сколько смогу с ним".

— По науке — железо организму полезно. Анемия… и всё такое. Пусть остаётся, хотя бы до окончания войны. А там разберёмся.

На этом и порешили. Он устало прикрыл глаза набрякшими веками. Чёрные круги в глазницах занимали пол лица. Нос заострился. Кожа приобрела жёлто-синюшный оттенок. Казалось, что у него больше не имеется сил и он отдыхом пытается наскрести их на новый рывок за способность жить и воевать. Теперь он был простым раненным солдатом, и боевое задание ему ставили медики. Оно было: выполнять предписания врачей и выздоравливать. А за окном звенела капелью и первыми ручьями весна. Слух о его ранении разнёсся по Москве мгновенно. Защитник Москвы, герой! К нему шли и шли в палату делегации. Одна за другой: с заводов, институтов, пионеры, комсомол. Приезжали даже бригады артистов подбодрить. Чувствовал, что перебор, но к приятному привыкаешь. Пока лежал головёшкой Юлии о ранении не писал, чтоб не пугать. Но вызов потихоньку оформлял. А когда дело пошло на поправку и документы были готовы отправил их, тем более, наконец-то, дали квартиру. Воспользовавшись случаем, он приложил все силы, чтоб получить жильё и перевезти семью. Помог секретарь Московского комитета партии, навестивший его. Он же туманно намекнул перевести семью. Рутковский ликовал, это была его мечта. Но грешным делом подумалось: не о моральном ли облике его они так заботятся. Намекали уже некоторые товарищи, что по столице ползут слухи… Дело в том, что у него произошёл глупый настолько и смешной случай и, естественно, с женщиной. И вот слушая плутания вокруг и около чиновника, тогда подумал, что вытащить из этой неприятности и путанины, разрулить сложившуюся ситуацию может только Люлю. Она хорошо знает, что он страсть, как боится "акул" и держится от них подальше. В глупость такую не поверит. А произошло то, что он чудесным образом увидел перед своей кроватью известную актрису с букетом. Прямо кино и открытка в живом виде в его палате. Есть от чего обалдеть. Был грех: любили всей семьёй фильмы с её участием. И вот она у его изголовья. Как всегда, с женским полом был хоть и сдержан, но обаятелен и галантен. В меру своего здоровья, конечно. В общем, держал марку соответствующую своему образу. Ему и в голову не могло прийти, что он ей будет зачем-то нужен. Кто она и кто он. Известная красавица актриса, вдова героя лётчика Седова и солдат. Она пригласила Рутковского на спектакль, оставила пропуск. Отказаться неудобно, да и, что там говорить, приятно было. Знаменитая актриса. Не без того- хорохорился. Превозмогая боль, поехал. В театр вошёл с водителем и со служебного входа. Пробрались в лоджию. Седова нашла их и села рядом. На них, естественно, смотрел весь зал. Герой битвы за Москву и популярная актриса красавица. Спина ныла. Голова кружилась и подташнивало. Лицо побелело. Сидел, точно на гвоздях. Дышалось тяжело. Чувствовал, что явно переоценил свои силы. Вскоре понял, что ему было не до происходящего на сцене. Лишь бы досидеть. Кончился спектакль, он поблагодарил, и они с водителем спустились вниз. Ему было плохо. Он торопился чтоб не упасть. Вот будет номер, бравый генерал кулем валяется. На лице выступил пот, водитель поддерживал его. Молил лишь об одном- дойти до машины. Шёл и мысленно ругал себя: "Чего потащился, когда надо лежать. Не хватало только осложнений. С красавицей захотелось посидеть". Прозрел он, когда пришедшие товарищи из военного совета его проведать, смешком намекнули о якобы его романе с Седовой. Причём недвусмысленно подсказали, что у Сталина на её отношения с Сироновым особые виды, и ОН не позволит… и Рутковскому лучше держаться от этой истории подальше и не переходить черту. Удивился: про Сталина, конечно же, придуманная страшилка — это он понимал. Делать тому больше нечего, как баб сторожить. Про всё остальное был в недоумении: "Какой роман, на что она мне? Ещё и почти инвалиду. А семью и сам бы с удовольствием и превеликой радостью держал в Москве, дайте квартиру". Пока он всё это прокрутил в своей голове — у него вытянулось лицо и свело челюсть. Вот мастак народ сочинять! Разве думал. В голове не укладывалось. На ровном месте приключение словил. А ведь ровным счётом ничего и не было даже в мыслях. Седова приходила несколько дней подряд. Они беседовали. Она пела, развлекала его. Что в этом такого. Он думал так положено. Шефские визиты и только-то. Да и неужели он ей, такой женщине, нужен? Глупость какая. Может, всё рассказать ей и посмеяться вместе над всей этой историей. Но решил не спешить и всё обдумать, чай не мальчик. Опять же, она может и рассердиться. Насмешки и намёки, свои собственные размышления взволновали его и утомили. В этот день ему было не до приёма посетителей. Особенно её. И, заслышав стук её каблуков под дверью, прикинулся спящим. Думал уйдёт. Но не тут-то было. Притащила букет. Наклонилась и… поцеловала его в губы. Голову опалило: "Ну это уже перебор. Хорош бы я был полезь к ней с разговором". Она ждала, что он проснётся, обнимет, признается в чувствах- вероятно по сценарию было так положено, но дудки! Рутковский изрядно труханув продолжал прикидываться со всем усердием крепко спящим. Она вздохнула и отошла к окну. Через минут двадцать он всё-таки "проснулся" и объявил, что вызвал жену и дочь и они вот-вот будут у него. По её лицу понял — не поверила. "Её проблемы, но больше она в палату не попадёт", — решил он. Никаких романов, он заводить не собирался. Теперь он знал истинную причину её визитов. А так же место из которого росли и множились слухи. Его удивительным образом стала раздражать её манера смеяться, говорить. Постоянные прикосновения и попытки поправить подушку выводили из себя. Он морщился прикидываясь совершенно немощным. Поговорили. Хотя разговор уже не был таким же непринуждённым и лёгким, как прежде. Она нервничала, вероятно чувствуя его отдаление и даже старалась укусить. Что удивило и особенно вывело из себя Рутковского: намекала о его фронтовых романах. Для него это было шоком. Откуда в Москве известно то, что ему самому было не приятно. Пользовался — то пару раз не больше… К тому же он такое дело хотел скрыть, а никак не впутывать общественность в постельные дела. И разве он один. Мужики же… Покраснел до корня волос. Но отмерев, отшутился:- "Какие романы, откуда… Это называется иначе. К тому же там стреляют и убивают". Но дело не в том, а как могло вообще такое случиться, что слух дополз аж сюда. Да, почти у каждого не только генерала и полковника, но и рангом поменьше были фронтовые подруги, должны же мужики как-то были выходить из положения, жить… почему он? От подсыпанной ей соли голова пухла. "Вот стерва, а кружила ангелом, ля-ля фа-фа… Да это она сама могла те слухи распустить. Выгодны они одной лишь ей. Как бы сейчас взял, как бы вышвырнул…"- прикрыл глаза, чтоб не скосить её уничтожающим взглядом он. Еле дождавшись её ухода, стал думать о жене и дочери, ведь они едут сюда и сразу окунуться в такое дерьмо. Остановить их продвижение, он уже не мог. Да и на каждый роток не накинешь платок. После такого известия, ему было не до ерундовской сплетни о них с Седовой. Тут Люлю сразу поймёт, что он пас. А вот история с фронтовыми романами, — это катастрофа. Ореол безгрешного романтического рыцаря на его счёт враз в её головке исчезнет и неизвестно, как она к этому всему отнесётся. А он рассчитывал, что Юлия никогда об этом не узнает. Его благие намерения и "овцы целы и волки сыты", разбились вдребезги. "И дернул меня чёрт…" Теперь его голова была занята одним, как оградить семью от сплетен. Но почему так жестоко? Знает же: мужики всю жизнь "гуляют" и хоть бы что. А здесь раз сунулся по необходимости и колокола бьют, аж в столице. Проклятие! Что будет с Юлией, узнай она сей конфуз? А тут ещё эта красотка- артистка, болтается под ногами. Решил: завтра же надо сказать, чтоб не пускали. Он достал фотографии жены и дочери, поднёс к губам. "Ах, когда же уж приедут мои девочки!?"