Победитель, или В плену любви - Элизабет Чедвик (Англия) Страница 28

Небо на востоке стало пепельным. Александр удостоверился, что ножны прочно прикреплены к поясу, и вышел из караульной, направляясь к месту построения.

— Не надо так волноваться, — сказала Элайн, взглянув на Манди. — Когда Амон возьмет Лаву, он пощадит жизни защитников. Он гневается на Бертрана, а не на солдат. — Она бросила взгляд на окно. Сквозь закрытые ставни приглушенно доносились голоса воинов, топот и ржание коней.

Элайн и Манди разрезали льняное полотнище на полосы для перевязок. На нескольких подносах были разложены толстые иглы и суровые нити, стояли мисочки с толченой костью и фляжки с бальзамом. Манди знала, что сегодня ей придется зашивать не ткань, а человеческую плоть.

Она искоса посмотрела на леди Элайн. Ее властная напарница, несомненно, волновалась, хотя и старалась этого не показывать. Имя Амона де Ругона то и дело всплывало в разговоре, словно Элайн пробовала эти звуки на вкус. А еще она говорила «когда», а не «если».

— А почему вы так уверены, что Амон возьмет Лаву? — спросила с любопытством Манди. — Харви говорит, что силы осаждающих не столь велики, чтобы представлять реальную угрозу.

Элайн закончила ровный, как стрела, разрез, а затем взглянула на Манди с кошачьим блеском в глазах и бросила негромко:

— У Амона в рукаве запасено несколько фокусов.

— Откуда вы знаете? — спросила Манди, беспокойство которой пока что не развеяли слова сиятельной дамы.

Элайн вела себя очень странно с тех пор, как войско Ругона появилось у стен Лаву. Она ничуть не страшилась опасности и чего-то выжидала; а вчера, когда никого, кроме Манди, не было рядом, принялась танцевать и кружиться по комнате, что-то мурлыча себе под нос.

Элайн так долго молчала, что Манди подумала: ответа уже не получить, но наконец леди со вздохом отложила ножницы.

— Я знала Амона, когда была совсем ребенком, а он — оруженосцем в свите моего отца… Я хотела выйти за него замуж, но у отца были собственные планы устройства моего семейного благополучия, и юный оруженосец со скромным состоянием в эти планы никак не вписывался. Все, что нам выпало — это несколько свиданий украдкой за лето перед моей свадьбой… — Элайн сделала изящный и неопределенный жест, и Манди заметила, что на руке у леди больше нет тяжелого перстня с рубиновой печаткой. — И хотя ничего большего, чем слова и нежнейшие поцелуи, не произошло, отец бы убил нас обоих, если бы узнал; а ни у Амона, ни у меня не было смелости или безрассудной отваги ваших родителей, чтобы тайно сбежать. А с тех пор я дважды стала женой и однажды — вдовой. Он же ни разу не был женат, но добился немалых успехов, сражаясь под знаменами Львиного Сердца. Бертран совершил ошибку, угнав стадо Ругона: Амон — сподвижник короля.

Элайн сошла с помоста, приблизилась к очагу и подбросила поленьев в огонь под котлом.

— Амон пришел не только ради Лаву, — сказала она, отстраняясь от взметнувшихся языков пламени, — а еще и ради меня.

Когда солнце окрасило розоватым светом восток, отряд защитников Лаву сосредоточился у ворот перед вылазкой. В зависимости от характера или состояния своих нервов рыцари или горячили своих коней, или успокаивали их, поглаживая или ласково бормоча.

Харви сидел на коне у левого плеча Бертрана, действуя как его телохранитель и знаменосец. Незавидная роль, поскольку захват вражеского знамени считался несомненным фактором победы и его хранитель становился важной целью атак. Но из всех рыцарей в отряде Лаву Харви был самым сильным и искушенным во владении оружием.

Александр пристально поглядел на Харви и в который раз пожалел, что не может держаться в седле с такой же высокомерной уверенностью. Все внутренности сводили спазмы, предательская слабость сковывала руки и ноги. Он понимал, что не сможет как следует управляться со щитом и копьем, что окажется легкой добычей, и приготовился к гибели. Кое-кто из сидящих рядом воинов бормотал молитвы, но обращение к Всевышнему не приносило Александру облегчения, поскольку прошлый опыт молений вызывал мрачные воспоминания.

Покачивая копьем, он слушал скрип наматываемых на лебедки ржавых цепей; тяжелая завратная решетка начала медленно подниматься. Плотно закрытый шлем Харви с узкими прорезями на лицевой части повернулся, и боевая рукавица рыцаря взметнулась, приветствуя Александра. Молодой человек ответил таким же приветствием и одарил брата слабым подобием улыбки. Старомодный шлем Александра был с опускающимся забралом и оставлял открытым рот и нижнюю челюсть. Кольчуги для Александра в арсенале Лаву не нашлось, приходилось обходиться стеганым гамбезоном, поверх которого было надето нечто вроде длинной овчинной безрукавки. Единственное, что утешало — то, что одежда намного меньше стесняла движения, чем кольчуга и латы.

Арнауд де Серизэ толкнул Александра локтем.

— Держись поближе ко мне. И не связывайся ни с кем, кто лучше вооружен. Если почувствовал, что увяз в бою, — отступай.

Александр кивнул, но на самом деле мало что понимал, подавленный слепым страхом. И спросил рыцаря:

— А вы не боитесь?

— Чего? — резко вскинулся Арнауд. — Рискуем всего-то жизнью.

Решетка уже поднялась достаточно, открывая проезд. Александр повозился, перехватывая поводья и щит левой рукой; правой предстояло орудовать копьем. Самсон в нетерпении перебирал копытами; Александр ощутил испарину и сказал хрипло:

— Я не хочу умереть.

Арнауд бросил твердо, почти высокомерно:

— А ты и не умрешь. Не так-то это просто. Из-за этого мне еще придется переносить страдания… — Он окинул Александра сердитым взглядом. — Знаешь, юноша, почему Харви обязал меня защищать тебя?

Александр медленно покачал головой.

— Потому что знает, что из-за этого я не смогу найти подходящую свалку и в ней — достойного избавителя от земных скорбей.

Александр ничего не смог сказать в ответ. Любые слова казались неуместны, а выражения признательности и прочие банальности вызвали бы только презрение.

Но чуть позже Александр все-таки выдавил:

— Я хотел бы хоть как-то облегчить тяжесть в вашей душе.

— Слишком поздно, сынок. Каждый сам несет свой крест.

Решетка поднялась чуть выше голов всадников, и воины, слегка пригибаясь под ее клыками, проехали к наружным вратам. И вот они распахнулись, и всадники, набирая ход, вырвались из замка. Самсон порывался перейти в галоп, но Александр сдерживал коня: сомкнутый строй не позволял ни ринуться вперед, ни отстать.

Недолгий пологий спуск от ворот — и вот отряд уже на ровном поле, и Бертран проревел боевой клич: «Лаву! Лаву!»

С тяжелым грохотом копыт, все ускоряя мах, воины Лаву — стремя к стремени — накатывались на лагерь осаждающих и слишком поздно обнаружили, что их стало вдвое больше, чем предполагалось, и они хорошо подготовлены к нападению.

Осознав опасность, Бертран дико замахал рукой; боевой рог трижды отчаянно взревел, подавая сигнал к отступлению, и умолк: стрела впилась в горло трубача. Рыцари Лаву попробовали отступить, но оказались в полном окружении: челюсти западни захлопнулись.