Светка - астральное тело - Галина Шергова Страница 28

Какой Розенберг? Гитлеровский? Да, конечно. Да, это его книга называлась так. Но какое это имеет к нам с Зюкой отношение? Бред, идиотство!..

Я читал дальше. Нет, это не было письмом ко мне. Это были какие-то выписки, обрывки мыслей, сделанные, видимо, при чтении этой книги для будущей работы. Что-то не дописано, что-то означено своей, ей лишь понятной скорописью. Листок не предназначался для чтения чужими глазами. Моими в том числе.

«Современный миф не рождается творчеством народной стихии. Его изобретают одиночки или небольшие колл. (видимо – „коллективы“), а потом снабжают им массы…

В древности создание мифа было орудием познания мира, оно конструировало мир. Ныне, неле(по) создавать мифическую конструкцию природы и бытия. Наука (тут я не разобрал)… Современный миф не модель мира, а модель поведения.

Описать, как это поведение вызывается не осознанностью выбора, а массовым гипнозом следования (чему?).

Средства массовой коммуникации – газеты, радио, телевидение, кино, как инструменты внедрения мифов, современности.

Главная мысль: время разоблачает мифы. Нельзя заставлять строить на мифе свои идеалы, ибо истинные идеалы всегда обязаны быть результатом осмысленного выбора в осмысленной исторической ситуации…»

Так… Разоблаченный миф?..

Так… Новый вариант формулы «Усталости чуждая Правда»… Правда? А нужна эта Правда сиротскому дому Марии, старику Вангелису, всем, кто принес, может быть, ненужные жертвы, но кто живет с верой, что эти жертвы были прекрасны? И ты хочешь, чтобы я во имя этой демагогической правды лишил их оправдания своего существования в мире?! Откуда такая жестокость, милая моя, нежная моя?

И разве только правда созидательна? Правда, так элементарно тобою трактуемая? А «Родина Жар-птицы»? Разве была она этой нагой и безжалостной правдой? Конечно, нет. И я знаю, что нет. Но именно она помогла твоим Вялкам и еще сотням людей сделать полезное и доброе. Разве ты забыла о «движении за возрождение народных промыслов», которое последовало за выходом фильма? Разве не помогла эта картина и все, что было после нее, утолению людской жажды красоты, той красоты, что убивала война? То-то.

Ты сидишь ныне, моя распрекрасная, в своей высоковалютной бонбоньерке, по которой шныряют всяческие рыбы, и разглагольствуешь о неподкупности правды. А что ты сделала, чтобы помочь людям, как делаю это ежедневно я своей работой? Что?

Злость раскрепостила меня. Я вдруг избавился от постоянной зависимости от Зюки, не дававшей мне чувствовать себя самим собой последнее время. И она, и ее дом показались мне вдруг жалким провинциальным спектаклем – какой-то недоумочный «хеппининг», разыгранный на руинах античного театра. Какое-то барахтанье в облаках, заслоняющих землю.

– Хватит, – сказал я вслух и посмотрел в иллюминатор: облака послушно разошлись, обнажив нечесаную зеленую шерсть российского леса.

– Что? – не понял русского слова мой сосед, но не стал уточнять. – Греки – дерьмо. Они только твердят, что лучше всех. И что лучше грека мужчины не найдешь. А моя курица Луиза поверила. Вранье, мифы. Это они ведь изобрели мифы. Вы знаете? Про то, как женятся на собственных матерях. Король Эдип. Слышали?

– Узнав от Дельфийского оракула, что ему предстоит убить отца и жениться на матери, Эдип навсегда покинул Коринф, – сказал я.

– Ну и что? – мой сосед плотнее подтянул плед к подбородку.

– Ничего. Просто покинул Коринф. Навсегда. Ушел к чертовой матери пешком, – сказал я.

– Пойдемте, я вам что-то покажу, а? – сказала Катя. Она повеяла на себя растопыренной пятерней, и от этого жеста, такого детского и доверчивого, у меня кольнуло под ложечкой, как от приглашения в неведомое моим собственным ребенком. Хотя при чем тут «как»? Будто я знаю ощущения от общения с собственным ребенком!.. Впервые меня так кольнуло.

Когда по возвращении в Москву я позвонил ей и сказал, что у меня есть для нее письмо от мамы, она ойкнула в трубку и быстро спросила: «Куда я могу приехать?» Я уже начал произносить свой адрес, но оборвал себя: «Я сам тебе завезу, говори, где живешь». – «Что вы, зачем вам беспокоиться», – снова заторопилась Катя.

«Ерунда. Я же – механизирован. Жди».

И почему я говорил «ты» взрослой девушке? Я же терпеть не могу этой фамильярности. Отец мой всегда говорил «вы» ученикам 5-го класса и внушал мне, что подобным образом у ребенка начинается ощущение собственного достоинства.

А ей я сразу сказал «ты». Как дочери.

Она возникла в прямоугольнике открытой двери, я вздрогнул и минуту-другую не мог переступить порог: передо мной обозначился Зюкин негатив. Ее черты, но все светлое было темным: глаза, волосы, смуглая кожа. Еще определенней, чем на той афинской фотографии. Будто это мою черноту подмешали в Зюкин облик. Коляня-то был рыжим.

– Вы мало изменились, – сказала Катя, – только поседели, и все.

– Изменился? – не понял я. – Ты-то как можешь знать – изменился или нет? Я вроде, синьорита, не был представлен вам в былые годы моей молодости.

– Пойдемте, я вам что-то покажу. А? – сказала Катя и повеяла на себя растопыренной пятерней.

Она повела меня по узкому коридорчику, вдоль которого как в карауле выстроились по обе стороны дубовые широкоплечие двери-гренадеры. Они были церемониально застегнуты на все пуговицы, заперты были двери.

– Закрыла от соблазна, – весело пояснила Катя. Подобно ее матери, она, видимо, умела отвечать на непроизнесенное собеседником. – А то расселюсь по всей квартире, значит, всю квартиру придется убирать. А? Селюсь в моей горенке. – В конце коридора одна дверь была раскрыта.

– В светлице там царевна тужит, – сказал я, – и серый волк ей верно служит. Как насчет волка?

– Не служит он. Уже на пенсии, – Катя рассыпала по коридору медяшки смеха. – Пенсионер районного значения. Когда-то его знал и уважал весь район.

Клацая ногтями, из ее комнаты вышел гигантский ньюфаундленд. Он собирался для порядка несения службы гавкнуть, даже раскрыл рот, но я сказал:

– Здравствуй, Рекс! – И пес сомкнул пасть.

– Вы знакомы, – не удивилась Катя тому, что я знаю, как зовут собаку, хотя на вялкинского Коляниного Рекса этот собачий столбовой дворянин не походил даже отдаленно. Но так уж мне показалось, что все его собаки должны быть Рексами. Этот и был Рексом.

Однако в горенку свою Катя меня не повела, а открыла соседнюю с той дверь.

Это был кабинет. Аскетически-элегантный кабинет деятеля эпохи НТР: изогнутый полуовалом письменный стол, вращающееся кресло, десяток книг (я заметил – по преимуществу справочников) на темных, того же дерева, что и стол, асимметричных полках. На этом рабочем столе в стоячей рамке фотография – Зюка и Катя в обнимку.

На стене же висел большой портрет. Мой портрет, вырезанный из большого настенного календаря, вьпущенного «Совэкспортфильмом». В этом глазурованном издании каждому месяцу соответствовал образ кинознаменитости. Я олицетворял собой май.