Идеальный любовник - Вирджиния Хенли Страница 28

Шон почувствовал тянущий голод в глубине желудка, но жуткий холод и пробирающая до костей влажность больше его не волновали. Он открыл глаза навстречу темноте, но видел все. Потемки больше не являлись помехой его зрению. Его ноздри расширились, вдыхая знакомый смрад. Скрежещущие, хриплые звуки музыкой отдавались у него в ушах.

Боль в мышцах и голод в кишках говорили ему, что он все еще жив. Он прожил еще один день. Значит, стало на день меньше до поставленной им цели.

Сладостная месть!

Когда тюремщик освободил его от бедняги, к которому Шон был прикован, он встал и потянулся всем телом, разминая мышцы рук, плеч и ног.

— Сегодня утром в воздухе запахло весной, — заметил крепкий стражник.

Шон поднял черную бровь и понимающе кивнул:

— А я-то сижу и думаю, что это ты испортил воздух.

Охранник привык к острым шуточкам О'Тула и принял его слова нормально. Он запомнил фразу, чтобы попозже самому блеснуть ею.

Шон с жадностью проглотил жидкую овсянку, а потом без колебаний прикончил и порцию своего соседа. Старик заключенный, казалось, впал этим утром в летаргию и не слишком интересовался едой. Потом их вывели на палубу «Справедливости» и определили на работу на этот день. Шон сардонически усмехнулся, узнав, что снова будет нырять и очищать днище.

— Я просто самый счастливый ублюдок на земле. Кому еще работа позволяет не забыть об утреннем обливании?

Через час после начала работы его слова полностью оправдались. Сегодня он оказался самым счастливым ублюдком! На дне Темзы лежал нож, словно просящийся ему в руки. И Шон не сразу поднял его. Сначала он всплыл на поверхность, чтобы посмотреть, где охрана. Убедившись, что никто не обращает на него внимания, Шон снова нырнул и почти ласкающим движением схватил оружие.

Ему повезло, что он нашел этот нож, но это создавало огромную проблему — каким образом прятать находку в течении всего дня, пока он будет нырять и доставать ил. Шон не мог просто засунуть нож за пояс своих парусиновых штанов, потому что будет видна рукоятка. Он мог бы удержать его между ног, но короткое время, а не весь рабочий день. Можно было где-нибудь спрятать оружие и достать его в конце дня, но приближался прилив, да он и подумать не мог о том, чтобы расстаться с ножом хотя бы на минуту, и Шон отказался от этой идеи.

Оставалось только одно место, где бы он мог спрятать его: в штанах сзади, так, чтобы острое лезвие расположилось между ягодиц. Практически невозможно было прятать его там весь день, но Шон О'Тул с готовностью принял вызов.

В течение трудового дня острое лезвие то и дело впивалось в его плоть, но каждый раз, ощущая внезапную боль, он хотел кричать от ликования. После пяти часов ныряния его свело судорогой от постоянного сжимания ягодиц, но Шон ни словом, ни движением не показал, что ему больно. Напротив, он наслаждался болью, острыми спазмами, говорящими ему, что он все еще жив и это последний день его неволи.

У него в голове промелькнула мысль: «Скольких мне придется убить, чтобы обрести свободу?» Но Шон тут же прогнал сомнения. Не важно скольких. На этот раз он не может потерпеть неудачу.

Во время полуденного перерыва на обед он не садился, а стоя проглотил черствый хлеб и жалкую порцию вонючего супа из капусты. В эту минуту Шон поклялся никогда больше не есть капусты.

— Дай ногам отдохнуть, — небрежно посоветовал один из тюремщиков.

— Нет уж, спасибо, — отозвался Шон с кривой ухмылкой. — Если я присяду после вашего капустного супчика, то умру от поноса!

Охранник загоготал, решив сегодня от супа отказаться.

Нескончаемый рабочий день наконец подошел к концу. Перед тем как сковать узников на ночь, им дали овсянку и галеты с амбарным долгоносиком. Мужчина, к которому Шона приковывали последний месяц, снова не проявил интереса к еде, так что О'Тул жадно проглотил двойную порцию.

Наконец все улеглись. Охранники сковали их попарно, закрыли люки, оставив заключенных в полной темноте. Шон О'Тул обуздал свое нетерпение. Этой ночи он ждал почти пять лет, может подождать и еще пять часов. Быть узником на самой верхней из нижних палуб куда лучше, потому что здесь есть два люка, перекрытых железными решетками. Очень быстро глаза Шона полностью привыкли к темноте.

Подгоняя время и стараясь унять нетерпение, О'Тул начал считать вдохи и выдохи. Он делал вдох пятнадцать раз в минуту, девятьсот раз в час. Когда Шон досчитал до четырех тысяч, большинство его товарищей по несчастью спали уже в течение трех часов.

Придерживая цепь, чтобы она не звякнула, он повернулся и тихонько потряс мужчину, к чьему запястью его приковывали ручные кандалы. Никакого ответа.

Шон снова потряс соседа и наконец ударил его под ребра. Так как реакции по-прежнему не последовало, Шон вгляделся в лицо мужчины. Тот выглядел иссиня-бледным даже в тусклом свете трюма. Осмотрев его внимательно, Шон с содроганием обнаружил, что прикован к трупу. У него ушла минута, чтобы справиться с потрясением, а потом он попытался освободиться с помощью ножа. Но железо не поддавалось. Ему не хотелось рисковать и ломать лезвие, поэтому он прекратил свои усилия и стал думать, как ему обрести свободу.

Но в голову ничего не приходило, и Шон просто отрезал руку мертвеца у запястья, оставив цепи свободно свисать с его руки. Он поднял отчлененную руку, осторожно отрезал большой палец и взял его с собой.

Пробираясь к ближайшему люку, Шон посылал просыпающимся узникам выразительный взгляд, заставляя их молчать. Пока он справлялся с железными засовами, пленники выразительной мимикой поддерживали его. Хотя сами они не могли освободиться, они понимали, что его побег — это большая победа над их мучителями.

Отверстие оказалось очень маленьким, и Шон на мгновение испугался, что его широкие плечи помешают ему. Но решимость переполняла его, и О'Тул понял — он справится, даже если это будет стоить ему сломанного плеча. Когда узник тихонько пролез в люк и нырнул в черную воду, началось всеобщее ликование.