Нур-ад-Дин и Мариам - Шахразада Страница 28

Мариам-младшая бросилась к ней на помощь со словами:

– Я помогу тебе, тетя Мариам!

– Спасибо, доченька, – едва слышно прошептала почтенная вдова, с трудом переживая очередное, как ей показалось, унижение.

Женщины вышли, закрылась и калитка в дувале. И лишь тогда младший брат Нур-ад-Дина, Шейх-ад-Дин, заметил:

– Ты счастливец, брат мой!

– Почему же?

– Потому что не каждому удается вызвать столь сильное чувство. И потом, она, твоя соседка, почтенная Мариам, диво как хороша!

– О да, брат мой, она воистину прекрасна! Но до сегодняшнего дня я, поверь, даже не подозревал, что она испытывает ко мне хоть какие-то чувства. Ибо был уверен, что она по-прежнему думает лишь о своем муже, который умер уже почти шесть лет назад.

– Так она тоже вдовеет? Выходит, вы просто созданы друг для друга!

– Должно быть, это так. – Нур-ад-Дин пожал плечами.

Он никогда не задумывался о подобном. Но сейчас, посмотрев на все происходящее глазами своего брата, человека постороннего, он понял, что Аллах всемилостивый всю жизнь хранил его, подарив ему прекрасную жену, а потом и замечательных друзей, позволив не беспокоиться о семье и доме больше обычного и дав после смерти жены возможность еще раз познать радость любви.

Достойный купец задумался о том, что произошло вчера и сегодня, попытавшись понять, действительно ли прекрасные чувства толкали их с Мариам в объятия друг другу. Или то была просто глупость и печаль одиночества.

Так ничего и не решив, Нур-ад-Дин перестал задумываться о чем-либо, кроме беседы с Шейх-ад-Дином. И потому, конечно, не заметил серой тени, которую никто не отбрасывал. И которая неслышно переместилась к калитке и исчезла за ней.

– Поставь сюда корзины, доченька! Спасибо тебе.

– Не за что, тетя Мариам. Я всегда рада помочь тебе.

– Тогда давай присядем здесь, в прохладе, и побеседуем, пока не вернется домой мой сыночек.

Мариам-младшая замялась. Она не хотела встречаться со своим бывшим, как ей казалось, женихом.

– Прости меня, добрая Мариам, – пробормотала она, – но я должна бежать. Отец, конечно, прекрасный и разумный хозяин. Но, боюсь, ему без меня не справиться с гостями.

– С гостями? Я видела только его брата…

– О да, с гостем, я хотела сказать.

Что-то в голосе девушки насторожило Мариам. И она, сняв шаль, усадила девушку рядом с собой, заглянув ей в глаза.

– Почему ты не хочешь дождаться Нур-ад-Дина, доченька?

– О нет, почтеннейшая, просто я тороплюсь… – ответила та, старательно отводя взгляд в сторону.

– Малышка, что-то произошло между вами? – О, когда дело не касалось ее самой, Мариам была и наблюдательна и мудра.

Мариам же младшая была еще столь юна и столь плохо умела врать, что решила от матери любимого ничего не скрывать. Да и что можно было бы скрыть от этого пристального, прожигающего насквозь взора?

– О да, матушка, – прошептала Мариам. – Мы поссорились. Боюсь, что я была не права… Более того, боюсь, что я своей глупостью вызвала столь сильный гнев твоего сына, что он более никогда не посмотрит в мою сторону.

– Ну, девочка, зачем же так решительно? Ведь вы вместе всю свою жизнь. А между близкими людьми происходит множество ссор. И если после каждой расходиться навсегда, то и десятка жизней не хватит, чтобы прожить вместе один лишь год.

– Я понимаю это, добрая Мариам, и очень раскаиваюсь в своих словах. Но не могу же я, согласись, первая броситься к нему и умолять о прощении?

– Почему? – Мариам, должно быть, забыла, что именно такими словами объясняла самой себе свое поведение еще так недавно. – Ведь ты же чувствуешь за собой вину?

– О нет. – Глаза Мариам-младшей сверкнули гневом, и печаль мигом испарилась. – Я не чувствую за собой никакой вины. Он сделал глупость, он на меня накричал… И я еще должна мириться первой? О нет, этого не будет никогда! Не хочет видеть меня – и не надо, обойдусь как-нибудь…

И вновь старшая Мариам не узнала слова, которые говорила себе сама совсем еще недавно. Она попыталась было объяснить девушке, что мужчины – существа очень резкие, что говорят они много ненужных слов, что… что ее сыночек и дня не может прожить без нее, малышки Мариам, и что все переменится, как только они помирятся.

– Прости меня, добрая тетя Мариам, но мне все же пора…

О, этот голос был голосом жесткой и гордой женщины, а вовсе не слабым голоском юной и печальной девчушки. И Мариам-старшая мгновенно замолчала, поняв, что взяла неверный тон и этим лишь отвратила девушку от себя.

– Ну что ж, малышка, – со вздохом ответила почтенная Мариам, – беги. Когда в доме гости, не дело хозяйке самой ходить по гостям.

– Воистину так, – ответила Мариам и, придерживая газ покрывала, поспешила через улицу.

Закрылась калитка, Мариам-старшая осталась одна. Она попыталась было разобрать злосчастные корзины и разложить по местам все эти зелья, бальзамы, притирания и примочки, которые собрала с собой. Вернее, она раскладывала все это, но мысли ее были столь далеки от суеты по дому, сколь это только возможно себе представить.

Она просила прощения у своего мужа за то, что помыслила о каком-то другом мужчине… Она просила прощения и у этого другого мужчины за то, что посмела выявить свои чувства к нему. Но более всего она корила себя и за первое и за второе.

Корила, но никакого облегчения не почувствовала. Более того, в душе ее росла обида на столь суровые правила поведения, запрещающие вдове вновь становиться любящей и любимой. А мысль о том, что могут подумать о ней соседки, больше не пугала ее. Наоборот, она готова была встать на защиту собственных чувств и желаний и спросить у любой из тех, кто посмел бы осудить ее, так ли уж праведна обвинительница?..

Когда Нур-ад-Дин, достойный юноша, вернулся после тяжкого дня усердной торговли, он увидел свою мать на диво преображенной. Но то было не преображение влюбленной женщины, о нет! Мариам просто кипела от гнева. И мудрый юноша решил, что, пока матушка пребывает в плену столь сильных чувств, спорить с ней неразумно и даже опасно.

А потому он безмолвно съел нелюбимую мамалыгу, низким поклоном поблагодарив Мариам за заботу, и отправился в свою комнату, прикидывая, как все же ему попросить прощения у любимой, не унизив при этом себя, если, конечно, такое вообще возможно.