Сильнее смерти - Лора Бекитт Страница 28

Голос колокола в башне Гион звучит непрочностью всех человеческих деяний.

Краса цветков на дереве Сяра являет лишь закон: «живущее – погибнет».

Гордые – недолговечны: Они подобны сновидению весенней ночью.

Могучие – в конце концов погибнут:

Они подобны лишь пылинке перед ликом ветра.

Повесть о доме Тайра [20]

Кэйко сидела на поваленном дереве и убаюкивала ребенка. Сначала мальчик расплакался, но потом успокоился и теперь засыпал: на длинных ресницах закрытых глаз еще дрожали жемчужные слезинки.

Над головами тихо колыхался ажурный полог ветвей, заслоняющий яркий, бьющий в глаза свет, а внизу ползли легкие зеленоватые тени.

Акира размышлял. Без сомнения, бои будут продолжаться не день и не два, и ему надлежало быть там, в пекле сражений, а не здесь, в спасительной мирной тишине леса. И в то же время он не мог бросить Кэйко.

Конечно, Акира знал: князь Аракава недосчитается доброй сотни своих воинов, многие из коих будут погребены под горящими обломками замка: он мог бы исчезнуть вместе с Кэйко, и его сочли бы погибшим… Но тогда ему вновь придется пуститься в странствия, а он не хотел. Он получил то, что невозможно получить просто так, он стремился доказать, что достоин этого, и, кажется, доказал. Он успел сродниться с самураями Кандзаки-сан и почти что привык считать себя его преемником. И наконец, он хотел вернуться к Мидори, ему было бесконечно жаль оставлять ее одну. Мидори – она как вьюнок, нежный и в то же время выносливый, Мидори – способная укрыть от всех невзгод, словно невидимым плащом, своим умиротворяющим душу взглядом его, вернувшегося с долгой жестокой войны, опустошенного, замкнутого, потерявшего веру в справедливость и добро.

Но если так, то люди князя Аракавы схватят Кэйко и убьют ее и ребенка.

– Господин Нагасава думает, что я его предал, – тяжело вздохнул Акира. – Наверное, он считает, будто я пошел на службу к Аракаве затем, чтобы…

– Разве тебе не все равно, что он думает! – запальчиво перебила Кэйко. – После того, что он с тобой сделал! Он отнял у тебя имя, честь! И меня… – тихо закончила она.

Акира молчал.

– Я рада, – продолжила молодая женщина, – что замок сгорел! Я ни минуты не была счастлива в этой проклятой тюрьме!

– Мне кажется, ты не хотела ее покидать.

– Как я могла уехать, ведь господин Нагасава отнял бы у меня сына!

– Почему ты сказала, что это не его ребенок? Ты же не знаешь, от кого его родила.

– Сразу видно, что это плод страсти, – без малейшего смущения улыбнулась Кэйко, с нежностью глядя в личико спящего сына. Потом нахмурилась. – Каждая ночь, проведенная с господином Нагасавой, была для меня мукой, тогда как о тебе я грезила во сне и наяву! – прибавила она с робким, просительным взглядом.

– Что не помешало тебе обречь меня на позорную и мучительную смерть!

– Прости, я думала о Кэйтаро!

– И о себе.

Кэйко ничего не сказала. Немного помолчав, Акира заметил:

– Я женился. Жена ждет меня дома. И у меня будут свои дети. И еще: я не привык, чтобы женщина вот так запросто называла меня по имени.

Кэйко поднялась. Ее взгляд метал молнии. Акиру вновь поразило, как она впивается в жизнь – когтями, зубами, – вгрызается всем существом и держит, не отпускает.

– Хотелось бы мне посмотреть на эту женщину! – гневно вскричала она. – Что ж, бросай меня здесь, но прежде спроси себя, спроси по-настоящему, где тень твоей жизни, а где ее солнце!

– Нет, я не могу тебя бросить, – промолвил Акира. – Я думаю где-нибудь спрятать тебя, только вот где? Киото разрушен…

– Я даже не знаю, живы ли мои родные, – проговорила Кэйко упавшим голосом. – Счастье, если они успели уехать!

– Будем надеяться на хорошее, – сказал Акира. – Все равно сейчас тебе нельзя туда возвращаться.

Была почти ночь, когда они добрались до одного из уцелевших постоялых дворов. Перепуганный хозяин мигом приказал освободить для них комнату, потом велел согреть воды и подать ужин. Они поели сами и накормили Кэйтаро, хотя мальчик так устал, что почти не мог есть. Наконец его уложили, и он тотчас заснул, прижав клипу маленькие крепкие кулачки.

Акира сидел молча и не двигался. Кэйко тоже молчала, пристально глядя на него влажными черными глазами. Ветер свистел и шуршал где-то далеко, а здесь было тихо и уютно: желтоватые лужицы света, едва ощутимый запах лакового дерева и соломы, шелест дыхания спящего ребенка.

– Ты сам выбрал жену? – вдруг спросила Кэйко. В отличие от Мидори каждая фраза наложницы На-гасавы была окрашена живым, ярким чувством.

– Нет, – отвечал Акира. – Но, возможно, сейчас я выбрал бы ее.

– Почему? Какая она?

– Как раз такая, какой должна быть настоящая жена самурая.

– А я? – с откровенным любопытством спросила Кэйко.

– Ты не такая! – Акира невольно тряхнул головой. – Ты крадешь мое прошлое и губишь будущее!

Она рассмеялась:

– И даю возможность жить настоящим.

Акира не знал, что сказать. Он понимал, что правда на ее стороне, – правда, идущая от сердца; он чувствовал, что здесь, рядом с нею, в нем так же, как на войне, пробуждаются безрассудные, неуправляемые силы. Он ощутил какую-то странную сладостную тяжесть, когда Кэйко перестала раздувать угли, поднялась с колен и принялась раздеваться. Акира не мог понять, почему она кажется ему столь ошеломляюще красивой, ведь на самом деле Кэйко, наверное, была ничуть не лучше многих других женщин. Ослепленный, он был одновременно силен и бессилен, и Кэйко испуганно вздрогнула, посмотрев в его хмурое лицо, когда он внезапно рванулся к ней…