Строптивая герцогиня - Мэдлин Хантер Страница 28

Она жестом указала в угол комнаты. Он увидел на полу приличного размера камень.

— Кто-то бросил его в окно, но не попал в меня. Я порезалась кусочком отлетевшего стекла.

— Вы могли серьезно пострадать! — воскликнул он, едва сдерживая возмущение. — Склонились бы вы над саквояжем, стекла попали бы в вас. Если бы вы лежали в постели, то вообще бы не пострадали.

— Но я не лежала в постели, — виновато пролепетала София.

— Вы встали и стали складывать вещи в три утра. Ваши слуги одеты для путешествия, как, впрочем, и вы.

— Я не могла спать. И потом эта луна… Я решила не терять времени зря, — проговорила она, пряча глаза.

— Значит, вы подняли всю вашу свиту? За исключением меня.

— Вам не сказали? Господи, какая ужасная оплошность!

— Оплошность умышленная. И не лгите мне. Взглянув на него, она оттолкнула его руку и взяла у него носовой платок, которым он вытирал рану. Увидев, как много крови впитал платок, она вздрогнула.

— Не беспокойтесь, на самом деле все не так плохо, — успокоил он. Предоставив ее самой себе, он занялся камнем.

К нему была привязана записка. Вернее, письмо. Он взглянул на подпись: «Капитан Брут».

Записку «капитан» написал в фамильярном тоне. В ней он просил герцогиню прозреть и поддержать не только парламентскую реформу, но и всеобщее избирательное право. Бранил ее за колебания и призывал использовать ее новое положение в лучших целях. Он обращался к ней «милая София» и заканчивал письмо с непристойным намеком на их «старую дружбу».

Нигде не содержалось угроз, но тем не менее капитан Брут позволял герцогине узнать, что он вернулся, что наблюдает за ней и что может легко обидеть ее.

Эйдриан дал письмо герцогине.

— Не думаю, что ваш преследователь все еще где-то рядом. Но я пойду и проверю, чтобы не сомневаться.

Он прошелся вдоль улицы, но Лайбург тихо спал. Ничто не говорило о присутствии капитана Брута.

Вернувшись, он заглянул в каретный двор гостиницы. Большая карета герцогини стояла наготове, лошади запряжены. Кучер прислонился к открытой двери.

— А где другая карета? И фургон? — поинтересовался Эйдриан.

Кучер вздохнул.

— А что, они понадобились ей сейчас? Если так, то выйдет задержка.

— На самом деле сейчас ей не нужна ни та, ни другая. Герцогиня изменила свое решение и подождет до утра.

Сокрушаясь по поводу непостоянства женщин, кучер покачал головой и начал распрягать лошадей.

Войдя в гостиницу, Эйдриан нашел двух лакеев, находящихся в общей гостиной.

— Вы можете успокоиться, ее светлость не сильно пострадала, — оповестил он их. — Где остальные?

— Мы оставались в гостинице, когда пришла служанка и все рассказала. Что касается нас, то нам все ясно. А Том и Гарри еще спят, если шум не разбудил их, — объяснил один из слуг.

Одна карета и только два лакея. Но свободная от сопровождающей свиты карета может развить хорошую скорость. Он сомневался, что София планировала посетить очередной городок.

— Изменение планов герцогини совсем не удивляет вас? — спросил Эйдриан.

— Нам не положено задавать вопросы. Если герцогиня решила уехать среди ночи вместо утра и если она вздумала направиться в Портсмут вместо Девона, мы подчиняемся.

— Планы снова поменялись. Ее светлость сомневается, что стоит отправляться в дорогу ночью.

Эйдриан направился к спальням. Горничная еще ждала наверху лестницы. Послав ее за теплой водой и целебными мазями, он вернулся к Софии.

Письмо лежало на полу около ее ног. Кровь на бумаге свидетельствовала о том, что она прочла его.

Он подошел, держа чистый лоскут в руках.

— Я надеялся, что слухи о капитане Бруте — ложь, но письмо говорит обратное. Извините за любопытство, но сейчас вы должны рассказать мне о нем. Как его настоящее имя?

— Я не знаю. Его отправили на каторгу в Новый Южный Уэльс как Джона Брута.

— Вы бы узнали его?

— Он был образованный молодой человек. Волосы — чистое золото. Среднего роста и телосложения. Взгляд целеустремленный… Не знаю, узнала бы я его. Семь лет рабства вряд ли могут пройти бесследно.

Ее лицо смягчилось, окрасившись задумчивой печалью. Эйдриан нахмурился, ощутив укол ревности.

— Как вы познакомились с ним?

— Однажды я случайно столкнулась с ним, когда заехала в глубь леса на границе поместья. Я выехала на поляну и увидела его в окружении пятерых мужчин. Совсем как Робин Гуд, подумала я тогда. Они готовились совершить очередной ночной рейд, поджечь молотилки. Уже несколько недель он держал в напряжении всю страну. Не только я, многие находили все разрастающиеся легенды о нем захватывающими и романтичными.

— Вам повезло, что вы уехали с поляны живой.

— Он ничего не сделал мне, только попросил молчать. Спустя два дня я получила записку без подписи, меня просили прийти в лес днем. Я поняла, что записка от него. Мать умерла, и моя жизнь зияла пустотой. Я пошла. В течение следующего месяца мы встречались пять раз.

— Ваш отец узнал? Она кивнула.

— Он никогда не давил на меня. Никогда не просил меня выдать его, но он организовал предательство другим способом. Он сделал так, что мне стало известно об устроенной для него западне. Конечно, я побежала предупредить капитана Брута. Отец и несколько мужчин следили за мной. Я никогда не прощу отцу, что он таким образом использовал меня. В свою очередь, капитан Брут узнавал о передвижениях землевладельцев от меня, поэтому мог планировать свои рейды. Мой Робин Гуд прислушивался к моей девичьей болтовне. Я думаю, что никогда не прощу отцу его холодный расчет. Его урок остался во мне навсегда.

Он не сомневался в ее словах. Двое мужчин, в обязанность которых входила забота о ней, беззастенчиво использовали ее в своих целях.

— Когда должен был состояться суд, отец потребовал, чтобы я выступила свидетелем. Я отказалась. Отец старался сломить меня, словно пытался урезонить строптивую лошадь. — Она передернула плечами. — Когда не помогло, он прибегнул к побоям.

Эйдриан процедил сквозь зубы проклятие, но ветерок отнес его в сторону.

Алистэр Роли, уверенный в своих гражданских правах, вооруженный палкой или ремнем против собственной дочери! Картина наказания строптивицы четко отпечаталась в голове Эйдриана, обжигая его сердце и душу. Гнев разгорался все сильнее при воспоминаниях о побоях собственного отца. В детские годы он был в семье, что называется, мальчиком для битья, которого наказывали, не выясняя, кто совершил нехороший поступок.

Его сердце заныло при мысли, что София пережила то же самое. Побои побоями, но холодность отца могла ударить в тысячу раз больнее, чем поднятая рука.