Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова Страница 27

С другой стороны сцены, хватаясь за сердце, наслаждается холодком валидола поверженный председатель собрания, а докладчик, покрываясь потом, измеряет его пульс. Люди, опасаясь проморгать насиженные места, зал не покидают — а вдруг продолжение? Они заполняют пространство взволнованным гулом и одиночными репликами возмущения во все представленные стороны. Даже уважаемый докладчик, репутация у которого была безупречней репутаций всех известных физиков, получает в свой адрес несколько уколов и тирад.

Те, кто подпирал стены, не растерялись: сохраняя молчание, они резво перебегают и втискиваются в редеющие места тесного партера.

Умытый оппозиционер наконец встаёт, задыхаясь, как проданный из бочки карп. Мокрая рубашка условной свежести покрывает пузырями белое комиссарское тело, жаждущее европейского суверенитета и оваций на митинге. Его пышные седые усы превратились в проволочные тараканьи усики и обвисли, а волосы прилипли к голове. От такого зрелища учёный секретарь, одетый с иголочки и окутанный облаком дорогого парфюма, скривил лицо. Институтский щёголь брезгливо встряхивает облитого предводителя за рукав и на весь зал произносит:

— Дадыко, убирайся. Сейчас же заявление по собственному! В приёмную! Иначе пойдёшь по статье за прогул. Вон, вон! Весь народ перебаламутил, не стыдно? Ты же учёным был! Эх!

И Дадыко вдруг, онемев, покорно выходит из зала, вздрагивая, как от холодного душа. Следом за ним тянется раскалённая цепочка соратников из отдалённого улья и с задних рядов аудитории. Передовики гласности сбиваются в стайку и обзывают своих коллег «агрессивно-послушным» большинством. Ответные возмущения из зала они глушат куплетами повстанцев — новые слова по старым нотам «Интернационала».

Музыкальные паузы революционеры заполняют лозунгами: «Долой!.. Разрушим!.. Свободу!..» Народ притих. Всем кажется, что ожили призраки Великой Октябрьской, которую в школе и вузах изучали вдоль и поперёк. Не хватало только залпа «Авроры», но Степанько запустил над головами знамя торжествующей демократии и водит его под потолком, как воздушного змея, на худом длинном древке.

Учёный секретарь, и тут не растерявшись, хлопает по столу и рявкает:

— Все уволены! Всех последователей прогульщика и хулигана Дадыко сегодня же увольняю по статье. Одновременно отправляем двумя коллективами институтов заявления в милицию и президиум академии.

Децибелы представителя администрации укрощают боевой дух оппозиции. Змейка в нерешительности останавливается у входа, а по залу пробегает одобрительный гул. Учёный секретарь опрокидывает в себя стакан не пролитой на Дадыко воды и продолжает командование:

— Степанько, — командир обращается к знаменосцу, тридцатилетнему очкарику с лохматыми тёмными волосами, — уволен! За прогулы. Ты должен наукой заниматься в рабочее время, а не по митингам шастать! Очередь на квартиру, ты третий, забудь! Пусть Дадыко тебе улучшает жилищные условия. Кожемякина, сегодня тебя увольняю, завтра освободишь общежитие. Дуй в свою Кленовку или к Дадыко под крыло. — Худощавая старая дева краснеет, выпадает из волны протеста и быстро ретируется к стене.

В зале хихикают, дух захватывало, как на цирковом представлении. Вдохновлённый маленькой победой, учёный секретарь освобождает ворот накрахмаленной белоснежной рубашки и, добавив ехидные нотки в голос, продолжает:

— Скворцова, аспирантка! К защите не допущена, стало известно, что ты выкрала данные эксперимента из кабинета директора. Завтра на ковёр в президиум академии! Да, и стипендию за год государству вернёшь, иначе под суд за растрату госсредств. — Учёный секретарь вытягивает указательный палец в сторону молодой рыженькой аспирантки, прильнувшей к знаменосцу Степанько. Она пугается и прячется за коробку в проходе.

Новый «Интернационал» сходит на нет, оборвавшись на «вояках на белых конях», знамя опадает, но одинокий знаменосец не теряется и отважно выкрикивает «Вандея!» и «Живе Беларусь!». Остальные речёвки он плохо помнит и решает ограничиться малым для поддержания боевого духа.

Из зала слышится: «Степанько, ты бы лучше формулу прокричал или определение из учебника шестого класса». Дружный смех разливается по аудитории. Тем временем смелый партизан, охладивший Дадыко водой из графина, вырывается из рук сотрудниц и устремляется к знаменосцу с криком:

— Фашист недобитый! Я сяду, мне не страшно, но тебя убью, гнидой на моей земле станет меньше. — Старик ловко протягивает руки к худому горлу врага, но молодчик уворачивается, подставив древко на растерзание.

Раздаётся звонкий голос из зала:

— Мужчины, что же вы сидите? Молодёжь! Остановите Степанько! Он же нашего Самуила Петровича доконает.

Разгневанный патриот, Самуил Петрович, ломает длиннющее древко и, перехватив его на манер копья, кидается в атаку. Мужская часть зала, по-военному сгруппировавшись, нейтрализует знаменосца. В это же мгновение активистки первого ряда окружают сбежавшего Самуила Петровича, чтобы усиленной заботой охладить пыл старика. Президиум уже слился с народом и восстанавливает порядок. Учёный секретарь приосанился и продолжает командование уже с трибуны, уверенно раскинув руки по её краям:

— Товарищи, товарищи, расходимся по рабочим местам! Сохраняйте спокойствие! Поторопитесь! Через пятнадцать минут комиссия во главе со мной отправится по кабинетам с рейдом проверки. На каждого отсутствующего составим протокол, и, если завтра не будет представлено медицинское обоснование, все нарушители трудовой дисциплины будут уволены по статье со всеми вытекающими последствиями. Поблажек не ждите.

Погладив блестящую лысину, учёный секретарь обращается к профессору Дятловскому, который обхватил голову и бездействует на месте председателя:

— Профессор, Николай Николаич, соберитесь, вы же администрация. Надо людей организовать.

Николай Николаевич поднял глаза на нового командира и произнёс:

— Я? Я — учёный.

— Это сейчас неважно. Зря вы это затеяли, лекцию оппортунистическую, отход от материализма. Видите, чем всё обернулось. Верник, может, и гений, но сейчас не его время. — Учёный секретарь беседует с коллегой и одновременно по-кремлёвски размахивает руками, регулируя потоки движения.

— Как? Коллеги должны были увидеть это явление в мире физики, своего соотечественника, который отворил новую дверь познания и пригласил всех нас: входите, врывайтесь, исследуйте! Наука не может топтаться на месте, необходимо развитие, надо привносить новое. — Дятловский оживает и начинает прыгать на стуле.

— Ах, Николай Николаевич! Вы ещё не поняли? Нам бы старые фундаментальные постулаты не разбазарить с этими Дадыками и Степанько, наводнившими всю академию. Да что там, весь Советский Союз. Коллектив не потерять — вот основная задача. Возьмите себя в руки, срочно организуйте у себя рейды с проверкой, потом показательную порку, не то… — Учёный секретарь обрывает внушение и принимается за остаточных людей, не покидающих зал.

Ещё год назад за самодеятельность в сфере исследования профессора Дятловского отстранили бы от должности и в назидание сочувствующим провалили бы защиту его аспирантов. И только покаянная речь опального профессора, опубликованная в центральных изданиях, с намёками на губительное воздействие прогнившего Запада, спасла бы его семью от окончательного позора. Его новый друг и кумир Виктор Верник и вовсе оставался бы в давящей маске Мистера Икс, которую не сбрасывают даже дома, а только в стенах закрытого учреждения.