Узор на снегу - Патриция Хорст Страница 27

По зрелом размышлении это, возможно, и к лучшему, тоскливо подумал Тим. Разве могут две полярные противоположности, каковыми они являлись, найти точки соприкосновения, на основании которых можно построить что-нибудь, кроме мимолетной случайной связи?

Нет, не могут, и глупо с их стороны было даже пытаться. Европейская тонкая штучка и работяга, живущий в диком северном краю, дадут плохую смесь, как бы хорошо их ни размешивали. Но это вряд ли оправдывало его.

— Ты впервые была с мужчиной, — сказал он, чувствуя себя обязанным заговорить о том, что ему больше всего хотелось обойти молчанием.

— Не говори глупостей, — фыркнула она. — Конечно нет.

— Да, Лилиан. Ты была девственницей.

Она деликатно зевнула, словно породистая кошка, которой до смерти наскучило надоедливое внимание бродячего кота.

— Когда-то — безусловно, но давным-давно.

Он сердито взглянул на нее, намереваясь напомнить, какую стыдливость она проявила в ванной, что было первым намеком на ее невинность. Но что это даст, если она твердо решила отрицать правду?

Тим прошелся до окна и обратно.

— Хорошо, мы пока это оставим. Но что будет дальше?

— Я намерена хорошенько помыться, а ты можешь хоть в масле кипеть, меня это не волнует.

— Ты уедешь?

Она презрительно вздернула подбородок.

— С какой стати?

— Почти невозможно не столкнуться друг с другом на таком небольшом пространстве. А учитывая то, что должна чувствовать, вряд ли ты захочешь увидеть меня снова.

— Тебе прекрасно удавалось… не сталкиваться со мной до вчерашнего вечера, Тимоти. Не вижу причин, почему бы не продолжать в том же духе. Жаль только, что ты позволил похоти преодолеть неприязнь ко мне, но я уверена… ты больше не повторишь этой ошибки. А если боишься, что я стану тебе надоедать, могу заверить: твои страхи напрасны. Я скорее пересплю с… с боа-констриктором, чем с тобой.

Слова вылетали из ее рта, как камешки, падающие на стекло, — отчетливые, точные и до ужаса театральные. Если бы время от времени она не делала паузы, чтобы перевести свои мысли с французского на разновидность высокопарного английского, Тим бы подумал, что она раз двадцать репетировала свою роль.

— А что, если ты забеременела? — спросил он; эта ужасная возможность, словно призрак, вдруг замаячила перед ним.

— Я почти уверена, что нет. А если бы даже и так, что из этого?

Ошеломленный как ее отношением, так и своим вопросом, Тим уставился на Лилиан.

— Что из этого?! Мы здесь говорим о жизни, Лилиан, за которую я несу ответственность не меньшую, чем ты.

— Нет, — отрезала она. — Твоя ответственность заключалась в том, чтобы подумать, прежде чем заниматься со мной сексом, представляя на моем месте кого-то другого. Решив пренебречь этим, ты перечеркнул все права, которые мог бы иметь, сложись все иначе.

Едва не поперхнувшись от возмущения, он воскликнул:

— Мы в Соединенных Штатах, моя дорогая, и их законы идут вразрез с твоими взглядами! В этой стране отцы и матери имеют равные права.

Лилиан стремительно вскочила. Шаль на ней казалась древнеримской тогой, а спина распрямилась так, словно она аршин проглотила.

— Неужели? — спросила она и сунула ему под нос непристойную комбинацию из трех пальцев. — Вот что я думаю о Соединенных Штатах и их законах. Ступай вместе с ними в ад, Тимоти Эванс!

«Я уже там, — едва не сказал он. — И хочешь ты это признавать или нет, но и ты тоже».

Но он и так достаточно натворил сегодня, поэтому лишь произнес:

— Посмотрим.

— Убирайся! — воскликнула Лилиан.

— Я уйду. Пока. Но я вернусь.

— Не утруждай себя, — бросила она. — Ты все равно не скажешь то, что мне хотелось бы услышать.

— Оставим это, Лилиан. Поговорим обо всем завтра. Может, тогда ты будешь больше расположена выслушивать объяснения.

Тим надеялся хотя бы уйти с достоинством, но и здесь она оставила его с носом. Прошествовав в спальню, Лилиан через несколько секунд вернулась с ворохом его одежды и ботинками.

— Очевидно, вы с трудом понимаете мой английский; может быть, так вам будет понятнее. — Открыв парадную дверь, она вышвырнула джинсы, носки и свитер на веранду, умудрившись ни разу не упустить целомудренно прижатую к груди шаль. За ними последовали ботинки, с глухим стуком упавшие на верхнюю ступеньку.

— Послушай, Лилиан! — Он заморгал, не веря собственным глазам, потом повернулся к ней. — Ты сошла с ума?

В ответ она схватилась за очередной довод, которым оказался тяжелый подсвечник. Не нужно было быть искушенным в баллистике, чтобы понять: он весьма убедителен и без труда попадет прямо в цель.

Решив, что благоразумие — лучшая составляющая доблести, он беспорядочно отступил. Едва его голые ступни коснулись оледеневших досок веранды, Лилиан захлопнула дверь и заперла ее на замок.

Тим поспешно влез в джинсы, всунул ноги в ботинки, надел свитер и направился к себе. Прежде чем войти, он последний раз огляделся вокруг. Ночь была тихой и светлой, как поется в рождественской песне. Тучи исчезли, небо усеяли звездами, а воздух был так прозрачен и чист, что почти звенел.

Вот она — моя жизнь, напомнил себе Тим. Солидные домики, растянувшиеся вдоль берега озера по левую руку от него, высокие трубы главного здания, отчетливо вырисовывавшиеся на фоне неба справа, и его дочь, сладко спящая в своей кровати в нескольких футах от него.

А Лилиан Моро? Он провел пальцами по волосам и вздохнул. Она просто залетная пташка, обман зрения, не способный нарушить его размеренного существования. Так почему же не забыть ее и не отнестись к этому вечеру как к результату сочетания невезения и непонимания?

Откуда-то издалека раздался протяжный, тревожащий душу вой волка. Этот звук всегда трогал Тима своей неприкаянностью, но никогда так, как в эту ночь, когда он еще ощущал прикосновения Лилиан к своему телу.

Забыть ее? Ему это будет так же легко сделать, как, войдя в дом, увидеть выбирающегося из трубы Санта-Клауса!

Лилиан разбудили солнечный лучик, пробившийся сквозь шторы, и голоса, доносившиеся с озера. Приподнявшись на локте, она взглянула на часы и увидела, что уже одиннадцать. Как случилось, вяло удивилась она, что я проспала полдня? И почему у меня все болит, словно накануне я спустилась с Маттерхорна?

И тогда на нее обрушились воспоминания — о больших теплых руках, ласкавших ее тело, о голосе, хриплом от желания и побудившем ее нарушить клятву, верность которой она хранила столько лет. И о своей неосторожности, вызванной тем, что в предрассветный час, когда ее охватило безотчетное чувство потери, Тим подошел к ней и придал смысл ее одинокому существованию.