Дьявол в сердце - Анник Жей Страница 27

— А вы больше не худеете.

Я перехватила взгляд, брошенный им на остальных врачей. За круглым столом его коллеги по комитету молча рассматривали нас. Эксперты улыбались так, будто я была их лучшей ученицей. Мне даже показалось, что они начнут аплодировать.

— Так и продолжайте, мадам. Выходите. Ходите. Бегайте. Встречайтесь с людьми. Жаль, что вы не пишете.

«Я живу и пишу благодаря вам», — подумала я. Онколог вынул из кармана диктофон и стал подводить итоги консультации, чтобы занести их в мою историю болезни. Временная ремиссия или полное выздоровление? Его коллеги улыбались, как ангелы. Я стояла перед ними голая по пояс, с бирюзовым кулоном на шее. Впервые мне не было ни стыдно, ни противно.

— Доктор Жаффе?

— Да.

— Вы верующий?

— Нет, а что?

Мои вещи висели на вешалке в кабинке. Свитер, вельветовые брюки. Я всегда ношу черное. Бюстгальтера нет — что он будет держать без протеза? Книга отца Вейсса выпала из моей сумки. Я положила ее на место. Она обошлась мне в восемьдесят франков — стоимость такси Вильжюиф — Париж, но «Служитель всех» — стоящее название.

* * *

Складывалось такое впечатление, будто весна заставляет улыбаться даже тех, кому недолго осталось жить. В зале Провидения Элка остановилась. Вейсс сидел в кабинете и говорил по телефону. Элка вошла. Он поднял на нее глаза, продолжая говорить. На фоне трубки его рука казалась еще белее.

— Может, мне лучше выйти?

Он продолжал разговор, не поднимая глаз. Она села на стул прямо перед ним. Люк Вейсс говорил очень мягко, но чувствовалось, что он раздражен. Он сердился из-за нее или из-за вопросов, которые ему задавали? Она воспользовалась случаем и стала разглядывать священника. Одет он был как обычно: черный свитер, стальные часы. Плащ висел позади стола. Чуть склонившись, она увидела на сиденье стула лиловую епитрахиль. Перед священником лежал белый бипер и мобильный телефон. Продолжая разговаривать, Вейсс нажимал клавиши ноутбука. Даже у святых от рака прогресс нельзя остановить.

— Мой дед был раввином, умер в Аушвице. Мою маму звали Юдифь, красивое библейское имя, она нашла приют у верующих в Орийяке. Подробности я опускаю. Много позже, после встречи с капелланом из Шапталя, я поступил в семинарию. Да, мать очень переживала из-за моего обращения, а после моего рукоположения страдала еще больше. Она была настоящая еврейская мать. Еще вопросы?

Элка покраснела. Вейсс говорил с каким-то недоброжелательным человеком. Она смотрела на лежащий на Библии бипер. Должно быть, у Вейсса день был загружен, и для рака не было специально отведенного часа. В кабинете зала Провидения голые стены. Стол завален грудами книг и бумаг. Где же та недотрога, что дежурит здесь в отсутствие милосердного? На столе Элка увидела «Воспоминания кардинала Реца» в издании «Плеяда». Она открыла их: тонкая бумага была потрепана, некоторые места подчеркнуты. Она прочла одно из них: «В тот день была представлена интермедия, и, увидев ее, вы поймете, что я не без причины предвидел сложность отведенной мне роли».

Люк Вейсс повесил трубку. Застрекотал бипер. Он схватил его и выключил ноутбук.

— Комната 540, зона Керси? Иду.

Он поднялся и бросил взгляд на гостью, как будто только заметил, что он не один.

— Вы еврей-католик?

— Да.

— С кем вы разговаривали?

— Один больной мучается вопросами по поводу моего имени. Я привык. Немцы говорили: «Деньги не пахнут, зато пахнет еврей».

— Вы получили мою открытку?

— Да, — ответил он, потянувшись за плащом.

Когда он повернулся, крест блестел в полумраке как знак, что Элку не воспринимают всерьез. Он открыл ящик и убрал компьютер.

— «Мак» или «Пи Си»?

— «Пи Си». Извините, я должен…

— Я пришла спросить вас…

— Меня ждут.

— У меня тоже рак, — проворчала она.

Его доброе сердце в сочетании с грубостью начинали выводить Элку из себя.

— Слава Богу, вы же ходячая.

— А вас интересуют только умирающие?

Наступила тишина. Он опустился на стул, и усталость проступила во всех его чертах, превратив в старика.

— Я прочла вашу книгу. И хотела бы узнать, помогает ли вера, когда умираешь.

Он посмотрел на нее пронзительным взглядом. Его глаза были большие, как часы на Французской академии; она никогда не видела таких. Она подумала о взгляде Черной — настоящем лазерном луче. Зрачки брюнета тоже замерли. Вейсс был человек-кот.

Он положил бипер в левый карман, мобильный телефон в правый. На нем были черные вельветовые брюки и огромные «текники».

Он встал и снова помолодел.

— Вера — это милость. И знаете, иногда легкая смерть и является милостью.

Раздался новый звонок. Люк Вейсс закрыл глаза, как будто задернув занавески на окнах. Она увидела его мертвенно-бледные веки с бахромой из черных ресниц. Элка подняла взгляд. У него были короткие волосы и косматые брови. Она вспомнила «Цветы зла»: «Твои глаза черны, но сердцу моему отраду обещает взгляд их» ^[12]. Белолицый открыл глаза.

«Рейн-Дунай, палата 203? Он хочет исповедаться? Иду». Вейсс повесил трубку Он повернулся и взял лиловую епитрахиль, с таким благоговением погладив ее, что Элка подалась назад.

«Больные рассказывают ему все», — в смущении подумала она. У Вейсса не было никаких иллюзий насчет людей. Ему говорили о лжи, о подлых мыслях, о семейных тайнах, о злодействах, об адюльтерах, о шантажах, о хранении краденого, о ревности, о драках, о пороках, о воровстве, об изнасилованиях и всевозможных преступлениях! В тайне исповеди он должен был всего наслушаться, этот капеллан. Как проходила исповедь? В какой момент и по какому принципу Вейсс давал отпущение? Какая власть позволила ему подняться над другими и слушать их тайны?

— До свидания, мадам.

Он надел епитрахиль на шею.

— Зовите меня Элка.

Она пошла к двери. Он за ней. В зале Нормандия около приемной сидел старик с чемоданом на коленях. Секретарша заполняла матрикулу, медицинскую карту, записывала телефоны людей, которых надо оповестить в случае несчастья. Больной раком так посмотрел на Элку, что она задрожала. Легкое, печень, почки, лейкемия, простата? Вновь прибывший был новичком. Он входил в Лабиринт, не зная о ловушках и тупиках, которые ему предстоит преодолеть, надеясь только на удачу.

Вейсс закрыл дверь кабинета католиков.

— Вы — человек крайностей, — пробормотала Элка.

— И это нелегко, — очень тихо ответил он.

Капеллан шел не оборачиваясь, широкими шагами приближаясь к лифтам.