Червонное золото - Антонио Форчеллино Страница 27

Виттория вспомнила, как Алессандро прошипел: «Укрой его немедленно!» Кардинал заметил то же самое, что и Элеонора, жившая при одном из самых кровавых дворов Европы. Это было убийство. И очень скоро, возможно, последуют новые известия.

— Праздник крещения никого не спасет. Круг насилия затягивает всех, и это только начало. Фарнезе — худшее из несчастий для Италии, но то, что их только ослабит, для нас будет настоящим бедствием.

Драматический оборот, который приняли события, убедил Витторию выложить подругам те запретные мысли, которые она скрывала много дней. Она сбросила с головы приколотую шпильками белую вуаль и провела рукой по волосам, освободив их от тугого обруча. И сразу стала моложе и язвительней.

— Элеонора, кардинал вчера сказал мне, что ты велела напечатать в Венеции книгу Серипандо [20]. Это еретическая книга, и Карафа требует, снова требует твоей выдачи. Кардинал его весьма изящно нейтрализовал, но осторожность не помешает.

Элеонора вспыхнула и буквально прокричала в свое оправдание:

— Это не я распорядилась ее напечатать! Я всеми силами старалась этому помешать, я знаю, что это опасная книга. Но кому-то удалось раздобыть копию моей рукописи. Не исключено, что я сама пять лет назад имела неосторожность дать ее прочесть кому-нибудь, кого считала другом, но не могла предположить, что ее скопируют и станут распространять. А теперь появилось венецианское издание, явно отпечатанное, чтобы меня скомпрометировать. Напечатали еще и посвящение Серипандо. Этого удара я никак не могла предвидеть. Я послала троих людей в Венецию, где есть еще друзья, верные памяти моего мужа. Но было уже поздно: книга разошлась по лавкам книготорговцев и, прежде чем инквизиция начала ее изымать, было уже продано десять тысяч экземпляров. Подозреваю, что мне устроили западню: не сам ли Карафа дал распоряжение напечатать книгу, чтобы меня уничтожить? Теперь честных реформатов невозможно отличить от инквизиторов.

Виттория встала с места и обняла ее.

— Конечно, конечно, Элеонора, я тебе верю. В наших врагах появилось нечто дьявольское. А может, это вовсе не враги, ведь в Италии очень разрослась сеть истинных христиан, и теперь все труднее предугадать репрессии инквизиции. Не исключено, что кто-то решил появлением этой книги помочь многим умам обратиться в истинную веру. Действовать осторожно больше не выходит.

Расстегнув от жары платье, Рената большими шагами мерила гостиную.

— Давайте предоставим инквизиции время выбивать нас одного за другим. Кальвин прав. Мы хуже Никодима, который приходил к Христу по ночам, чтобы никто не увидел. У нас не хватает мужества открыто исповедовать истинное христианство, и мы сами навлекаем на себя репрессии. Я уверена, что если мы выйдем из подполья, то сможем справиться и с Карафой, и со всей его камарильей.

— Рената!

Виттория почти кричала от гнева.

— Я запрещаю тебе говорить о Кальвине в моем доме. Знаешь, сколько нам пришлось вытерпеть, чтобы вывести тебя из-под удара, когда обнаружилось, что ты принимала у себя Кальвина! И к тому же без ведома мужа!

Рената пожала плечами.

— Сомневаюсь, что он вообще что-нибудь замечает, кроме оленей и мортир, которые выплавляет. Еще немного — и он начнет воровать кухонные ножи на отливку новых орудий.

— Эти орудия не раз вас спасали. А принимать в доме одного из главных лютеран — значит искушать судьбу. Ты ведь знаешь, как рисковал кардинал Эрколе, когда старался замять скандал. Ему пришлось писать императору, Мороне, Поулу, а мы платили крупные суммы шпионам за шантаж твоих бывших друзей, готовых донести на тебя Карафе. Они уже успели подписать доносы, которые отправили бы тебя на костер. Вон Элеонора расскажет, чего нам это стоило.

Элеонора пристально уставилась в пол, в отчаянной попытке не вступать в этот резкий и неприятный разговор. Это только раззадорило Ренату, и она бросилась защищаться:

— Ага, как же, как же! Гонзага обращается со мной, как с девчонкой. Всякий раз, как я прошу его прислать хорошего проповедника, он пишет моему мужу и предупреждает, что я собираюсь навлечь беду на него и на себя. Но муж без меня и шагу не сделает и все письма показывает мне. Да и Кальвин гостил во дворце всего пятнадцать дней.

— Ему вполне хватило, чтобы написать и перевести трактат, который ты напечатала в Ферраре, распространила по всей Италии и послала в Венецию.

— Виттория, хватит!

Джулия никогда не вмешивалась в эти дебаты, но умела повлиять на Витторию и всегда следила за согласием среди подруг. Это было ее заботой вот уже десять лет.

— Слушай, Виттория, можно подумать, что мы тебе враги. Нынче без риска трудно чего-либо добиться. Так что же нам, перестать верить и распространять истинную веру? Позволить, чтобы церковь, Рим и Италия захлебнулись в алчности и предрассудках ханжей Карафы?

— Осторожно, Джулия, полегче! Так сражения не выиграешь. Надо, чтобы собор принял решение о Реформации, а чтобы заставить его это решение принять, надо объединить политические союзы с религиозными. Мало произносить страстные проповеди и печатать книги. И мало писать письма от третьего лица, моя девочка.

Элеонора и Рената смотрели на них, ничего не понимая. Джулия без сил упала в кресло.

— Боже правый! Ты и об этом знаешь? — промолвила Джулия. — Хорошо еще, что ты не командуешь трибуналом, а то мы все давно были бы обгорелыми головешками.

Виттория сообразила, что пора внести ясность. Она глубоко вздохнула, чтобы Джулия поняла ее тревогу, и подошла к подругам, решительно тряхнув головой и всем своим видом давая понять, что пускается в объяснения без всякого удовольствия.

— Джулия уже несколько лет переписывается с Пьетро Карнесекки, который всем известен своим… буйным нравом.

Виттория несколько секунд подбирала определение, которое не обострило бы дискуссию.

— Чтобы сбить с толку шпионов инквизиции, в письмах обычно пишут о себе в третьем лице. Многие знают об этой уловке, даже слишком многие, если уж это дошло даже до меня. Но Джулия упряма и не выносит никакой цензуры, не понимая при этом, какую цену придется заплатить за эти письма и ей, и всем нам.

Джулия вскочила на ноги с такой горячностью, что чуть не загасила свечи на столе.

— Тебя послушать, так мы должны выйти с проповедями истинной веры на дороги и на рынок на площади Кампо Деи Фьори. А если уж говорить об осторожности, то ты сама не очень-то ее соблюдаешь. Это ведь ты вдохновила Микеланджело изваять статуи в церкви Святого Петра в Винколи так, словно они сошли со страниц «Благодеяния Христа», книги, которую монсиньор Поул напечатал со всеми предосторожностями, не назвав имени автора. Теперь Карафа ищет автора, объявив его еретиком, а бедный Микеланджело умирает от страха и повсюду говорит, что у милосердия в руках не факел, а зеркало. Разве это осторожность? Ну ладно, мы пишем письма, но он-то ваял из мрамора. Кто уничтожит такие доказательства, если Карафа одержит верх в курии?