Секс в большом искусстве, или Как охмурить гения - Элисон Пейс Страница 27

— Ничего страшного. Я знаю, вы не нарочно. Не повезло, бывает. От ошибок никто не застрахован, — спокойно сказал он.

Красный как рак мистер Слоун начал пробираться между стальными остатками скульптуры мелкими шагами, то и дело боязливо поглядывая под ноги, но тут же снова поднимая глаза. На лице владельца галереи читалось неприкрытое отвращение.

— Все в порядке, — повернулся к нему Йен. Его спокойный и уверенный тон словно откачал краску ярости со щек Слоуна, однако последний явно еле сдерживал ярость от потери скульптуры и ущерба, нанесенного галерее. Он обратился к Йену на повышенных тонах, причем голос визгливо шел вверх:

— Разве это не была важнейшая часть твоей экспозиции в Риме? Это же твой крупнейший шедевр!

— Знаешь, Джеймс, — сказал Йен без всякого сарказма, — похоже, уже нет.

Очень сдержанно и подчеркнуто спокойно Йен попросил грузчиков сложить фрагменты в отдельный ящик, негромко объяснив мистеру Слоуну, что отошлет обломки в свою мастерскую в Нью-Йорке и там решит, как с ними поступить. Оглядев сбежавшийся персонал и рабочих галереи, Йен улыбнулся, бросил, что это лишь стальные обломки.

Мне захотелось крепко обнять его прямо в павильоне и сказать, как я восхищаюсь его самообладанием и заботой в первую очередь о людях, а не о вещах. Проработав несколько лет с Диком Ризом, который выходил из себя даже при падении шляпы, не говоря уж о падении скульптуры, я забыла, что в кризисной ситуации можно вести себя по-человечески. Став свидетелем того, как Йен разрядил обстановку, не повысив голоса, я подумала: возможно, Йен — единственный нормальный человек, имеющий огромный авторитет и занимающий высокое положение в мире искусства, которого мне доводилось встречать.

Теперь нужно было позвонить Дику, проинформировать его о случившемся.

Я предпочла бы оказаться под скульптурой в момент ее падения, чем выдержать этот разговор. Рассудив, что Йен захочет поговорить с Диком после меня, и надеясь — может, скульптор поговорит с ним вместо меня, — я пошла искать его и сообщать, что собираюсь звонить боссу. Пройдя галерею, я вышла к грузовому фургону, куда погрузили обломки шедевра. На улице было темно, ветрено и дождливо.

Йен стоял ко мне боком, невидящим взглядом уставившись на грузовой фургон. Я решила ждать у входа в галерею под навесом. В этой сцене было что-то столь личное и грустное, что мне вдруг захотелось незаметно уйти. Под навес вовсю захлестывал дождь, а за дверью ждали яркий свет, тепло и безопасность, но я инстинктивно почувствовала, что из всех неправильных поступков, совершенных мной в жизни, молча уйти сейчас в галерею будет самым неправильным. Преодолев сомнения, я тихо подошла и встала рядом с Йеном, глядя внутрь фургона, на ящик с изломанными, погнутыми обломками скульптуры. Он ничего не сказал, молча снял блейзер и накинул мне на плечи. Я жалела, что не нахожу, не знаю таких слов, которые могли убедить Йена: так или иначе все обязательно наладится.

Единственное, что я могла сделать, — взять Йена за руку. Мы долго стояли у фургона, держась за руки и глядя на обломки скульптуры, а дождь все лил и лил. Несмотря на холод, ощущение ладони Йена в моей согревало душу теплом. Скульптор медленно повернулся ко мне, и на секунду у меня занялось дыхание.

— Благодарю вас, Джейн, — прошептал он.

— Спасибо, — сказала я, и, хотя это слово в подобной ситуации было не самым подходящим, до некоторой степени мой ответ имел смысл.

Я направилась назад в галерею, но, прежде чем войти, обернулась. Йен вытирал лицо ладонью. До меня дошло, что он смахивает не дождевые капли, а слезы. Я поспешно юркнула внутрь.

Присев за пустой стол, я рассеянно следила, как один из работников галереи измеряет вмятину в полу. Завтра сделают ремонт и откроют новую экспозицию. И завтра же художественная выставка Йена Рис-Фицсиммонса останется в прошлом. Я подумала, вспомнит ли скульптор хоть что-то хорошее, произошедшее за последний месяц, или отныне Лондон станет для него лишь местом гибели его величайшего шедевра?

Все, что я прежде говорила или думала о Йене, кружилось в голове колючим вихрем.

Я припомнила, как называла его недалеким, неприятным, остряком-самоучкой и всезнайкой, вспомнила все случаи, когда, вместо того чтобы слушать его, мысленно повторяла «болтай, болтай». Я находила его нелепым, выдумала, что он из самой глухой части Айдахо, и долго упорствовала в заблуждении, что Йен — дутый гений и гениальный мистификатор. Не помню, называла ли я его когда-нибудь дураком, но точно знаю, что это самое слово, только в женском роде, очень точно характеризует меня.

Это я — идиотка, притворщица и посредственность, а не Йен.

Я совершенно ошибалась на его счет. Йен вошел в галерею и остановился у моего стола. Очень хотелось надеяться, что он никогда не узнает, как я имела глупость думать о нем… Я сказала, что собираюсь позвонить Дику и не хочет ли Йен поговорить с ним лично. Скульптор покачал головой и спросил, не могу ли я сама сообщить о случившемся.

— Конечно, Йен, я сообщу. Мне очень жаль, правда, очень жаль…

Он сунул руки в карманы и опустил голову.

— Спасибо, Джейн. — И медленно провел ногой по вдавленной полосе, оставшейся на полу. — Сами до отеля доберетесь? — Йен не отрывал взгляд от носка ботинка и все возил ногой по полу.

— Отлично доберусь, — сказала я. — Позвоню — и сразу поеду.

— Ну, тогда до свидания, Джейн. Увидимся завтра утром.

Не вынимая рук из карманов, по-прежнему глядя в пол, Йен повернулся и пошел через галерею к выходу, но отчего-то остановился на полдороге. Испугавшись, что он обернется и увидит, как я провожаю его взглядом, я схватила телефон и на глубоком вздохе поспешно набрала Нью-Йорк. Услышав в трубке гудки, я снова судорожно вздохнула. За Йеном захлопнулась входная дверь, и только тут я вспомнила, что не ответила на его «до свидания».

Всего хорошего, Йен, сказала я мысленно. Увидимся утром.

— Галерея Дика Риза!

Я вздохнула в третий раз, надеясь, что этот вздох не станет для меня последним, и попросила соединить с Диком.