Новобрачная - Жюльетта Бенцони Страница 27

Мелани была так взволнована и так счастлива от мысли, что Франсис, может быть, наконец, посчитает ее красивой, что поцеловала деда, который ее обнял и сказал с гордостью:

– Ты хороша, как солнце! Пойдем теперь посмотрим, что твоя мать на это скажет! – добавил он, засмеявшись, выдавая тем самым удовольствие, которое собирался получить.

Он получил удовольствие сполна. Фривольный блеск Альбины померк, как гаснет свеча, которую задули, и в течение всего ужина она произнесла не более двух-трех слов. Ее глаза все время были прикованы к тарелке, она их поднимала лишь для того, чтобы рассмотреть колье, красовавшееся на шее дочери. Она не принимала никакого участия в разговоре, который старались вести дядя Юбер, и особенно кузены жениха, виконт и виконтесса де Рессон.

Франсис сделал Мелани несколько комплиментов, отметив ее грациозность и блеск, а затем умолк и слушал других, поворачиваясь время от времени к своей невесте и улыбаясь ей. Он улыбался ей той улыбкой, которая заставляла учащенно биться ее сердце. Улучив момент, Франсис достал из кармана маленький белый футляр, открыл его и повернулся к Мелани, ставшей вдруг такой же розовой, как ее жемчуга.

– Вы позволите, с разрешения ваших родственников, сидящих здесь, подарить вам, дорогая Мелани, это обручальное кольцо, которое принадлежало моей матери и которое я прошу вас носить в будущем, как залог обещания, которое должно нас соединить?

Молодая девушка подняла на него глаза, полные слез, и протянула левую руку, которая слегка дрожала и на безымянный палец которой он надел старинное кольцо, украшенное лишь бриллиантом розовой воды, а затем нежно поцеловал кончики ее пальцев. Все поднялись и, по предложению старого Тимоти, выпили за обручение. Затем перешли в салоны, куда должны были вот-вот прийти приглашенные на бал.

До поздней ночи танцевали на сверкающем паркете, где можно было встретить одновременно все три самых закрытых мира французского общества: аристократию, финансы и высокопоставленный чиновный мир. Все женщины были красивы, мужчины элегантны.

Вращаясь с Франсисом в нежном ритме английского вальса, Мелани смотрела, как сияет ее маленькая рука на плече у ее кавалера, и думала, что она никогда не забудет этот вечер, даже если ей было суждено жить сто лет. Все это было невероятно, ведь прошло только два месяца с тех пор, как она упала со скользкого дерева почти на голову этого такого красивого мужчины, который смотрел на нее и улыбался.

– Держу пари, вы думаете, – сказал он шепотом, приблизив ее слегка к себе, – о бале у миссис Юг-Алле?

– Это так, – призналась Мелани, – и я сожалею, что она не смогла прийти сегодня вечером.

– Она никогда не уезжает из Динара раньше того, как там официально устанавливается зима. Но я уверен, что она радуется вместе с вами. Вы счастливы, не правда ли?

– Я счастлива, если вы тоже будете счастливы.

– Вы не сомневаетесь, надеюсь?

И, крепче обняв ее, он увлек ее в вихре вальса, ритм которого стал вдвое быстрее. У Мелани немного кружилась голова. Она не могла не думать о том, что он сказал ей. И почему он сказал: «она радуется вместе с вами»? Разве не «с нами» было бы естественнее?

Она быстро отогнала от себя эти мысли. Если бы она анализировала все слова Франсиса, ее помолвка стала бы адом. Может, лучше поверить Жоанне, которая только что сказала, обняв ее:

– Как тебе повезло! В Париже кет ни одной девушки, которая бы тебе не позавидовала! Сегодня вечером ты похожа на принцессу.

На принцессу? А не был ли этот бал балом Золушки, и не сыграл ли дедушка роль феи-крестной матери?

Это впечатление еще больше укрепилось, когда, возвратившись домой, Альбина Депре-Мартель, урожденная Пошон де ля Крез, сказала своей дочери, как только они переступили порог и даже еще не сняли манто:

– Ты не можешь хранить эти жемчуга у себя. Ты мне их отдашь, и я их положу в мой ларец! Это очень дорогое украшение, чтобы оно оставалось в руках ребенка.

Она, наверное, давно приготовила эту фразу, так как проговорила ее с такой поспешностью, что даже вздохнула с облегчением. Но Мелани не желала, чтобы ее раздели таким образом.

– Нет, мама! Если дедушка позволил мне уйти с этими жемчугами, значит, я способна их хранить…

– Это еще что! Он думал, конечно, что ты мне их передашь.

– Дедушка не удовлетворяется тем, что думает: он умеет очень хорошо выражать свои мысля. Я свои жемчуга буду хранить сама. Я хорошо знаю, куда их положить.

– Это ребячество, Мелани! Подобные драгоценности…

– Бесполезно настаивать. А почему вы тогда не просите доверить вам мое обручальное кольцо? Оно тоже дорогое и историческое: его король Людовик XV подарил одной из прабабушек Франсиса, и все маркизы де Варенн его носили. Позвольте мне теперь уйти, ибо я немного устала. Я вам желаю спокойной ночи!

Поджимаясь по широкой лестнице вместе с Фройлейн, Мелани видела свою мать: она стояла посреди холла, сняв манто и бросив его прямо на пол, и теперь оно валялось у ее ног, и следила глазами за своей дочерью, с трудом сдерживая гнев.

На следующий день дом «Лашом», находящийся на улице Руаяль, послал для Мелани свой первый букет по поводу ее обручения: очаровательную романтическую композицию из шток-роз и незабудок, который вызвал у Фройлейн ностальгию. Мелани поставила его на письменный стол, предварительно поцеловав раз десять. Можно ли было быть счастливее?

Через неделю Тимоти Депре-Мартель, который поехал в Цюрих, бесследно исчез. На швейцарской таможне, при пересечении границы, смогли лишь констатировать, что купе в спальном вагоне было пусто, что все было в полном порядке… и что его не смогли найти. В течение нескольких следующих недель совместные усилия французской и швейцарской полиции оказались неэффективными, хотя уже известный ученый Альфонс Бертийон, который изобрел уголовную антропометрию и отпечатки пальцев, прочесал все купе самым тщательным образом.

Газеты наперебой писали об этом событии, и в салонах кипели страсти, там ждали с нетерпением «Фигаро», «Голуа», «Энтранзижан», «Матен», «Ля Круа», «Солей», и особенно «Пти Паризьен», хроникеры и репортеры которого демонстрировали блестящее воображение. Говорили, что финансист был тайно послан президентом Лубе для получения займа у швейцарских банков. Поэтому заговорили об анархистах, о русских нигилистах – сам Господь не знает почему, – о социалистах, даже о секретных иностранных обществах, враждебных Франции, во главе которых представляли себе молчаливых китайцев, посланных старой императрицей Цы Си, всегда только и помышлявшей о мести.

Девочку было жалко: она сидела в своей комнате, где позволяла находиться только Фройлейн, часами перед окном на низком маленьком кресле с широко раскрытыми глазами, положив локти на колени, а лицо зажав в ладони, и тихо плакала, не говоря ни слова. Ночью она не спала, а утром ее подушка и волосы были мокрыми от слез.