Буду твоим единственным - Джо Гудмэн Страница 27

– Фирт? – переспросил Нортхэм, сидевший прислонившись спиной к стене под окном. Его руки и ноги дрожали от перенапряжения. Он не был уверен, что сможет когда-нибудь встать.

Саутертон окинул его критическим взглядом:

– И давно ты в последний раз боксировал на ринге?

Нортхэм криво усмехнулся.

– Так я и думал. – Саут подошел к комоду красного дерева, стоявшему у противоположной стены спальни, и вытащил средний ящик. Порывшись в стопках сорочек, он нашел то, что хотел, и начал раздеваться. – Жаль, что я отпустил своего камердинера, уж не знаю, где он обретается в этом чертовом доме. Но кто же мог подумать, что мне так скоро понадобится чистая одежда.

Нортхэм отозвался без тени сочувствия:

– Как удачно, что ты в состоянии о себе позаботиться.

Бровь Саутертона взлетела вверх.

– На твоем месте я не стал бы говорить таким тоном. Глядя на тебя, никак не скажешь, что ты в состоянии себя защитить. – Он швырнул испачканную рубашку на кровать. – Не то чтобы я захотел послать тебя в нокаут по столь незначительному поводу, но не рассчитывай, что все остальные обладают таким же спокойным нравом.

– Саут. – В том, как граф произнес имя приятеля, прозвучало предупреждение.

– Что? – спросил тот небрежным тоном, делая вид, будто не замечает странного вида приятеля.

Нортхэм вздохнул. Да, Саутертона не так-то просто вывести из себя. И это одно из его достоинств.

– Ничего.

Губы виконта иронически изогнулись.

– Тебе требуется помощь, чтобы подняться на ноги?

– Да. Но я еще посижу, если ты не возражаешь.

– Как пожелаешь.

– Не хочешь спросить, как я оказался у твоего окна?

Саут разгладил на груди безупречно чистую рубашку.

– Нет. Зачем зря сотрясать воздух? Ты ведь все равно не скажешь. – Он повернулся к высокому зеркалу и принялся расправлять жабо на груди. Взглянув на отражение Норта, он поймал его обескураженный взгляд. – А, ладно. В конце концов, у меня полно времени, могу и послушать о твоем путешествии. – Он повернулся к приятелю и покорно спросил: – Как ты оказался у моего окна?

– К сожалению, я не могу тебе этого сказать.

Саутертон закатил глаза.

– Теперь, когда ты в очередной раз продемонстрировал, до чего же ты скрытный, я хотел бы вернуться к завтраку. – На пути к столу он подхватил с кровати свою испачканную рубашку и бросил ее Норту: – Держи. Можешь перевязать руки.

Нортхэм поймал ее в воздухе.

– Спасибо. – Он заметил, как Саут поморщился, когда он разорвал рубашку надвое. – Не переживай, получишь дюжину, – пообещал он, удвоив количество, чтобы утешить приятеля. – От Фирта. Я не забыл. – Он стер с ладоней известку. Часть ее глубоко въелась в подушечки пальцев, но Нортхэм решил заняться этим позже, а пока просто обмотал руки полосками ткани.

Виконт, откинувшись на стуле так, что передние ножки повисли в воздухе, наблюдал за его неуклюжими действиями.

– Может, позвать кого-нибудь, чтобы тебе помогли?

– Нет.

Саутертон с грохотом опустил стул на пол.

– Тогда позволь мне. У тебя никогда не было способностей к этому делу.

Нортхэм не возражал, что само по себе говорило о многом. Опустившись на корточки, Саутертон размотал повязки и обследовал ладони Норта.

– Иисусе! Подожди минутку. Сейчас принесу воду.

– Не надо… – Он замолчал, поскольку Саут уже скрылся в гардеробной.

Виконт принес тазик и кувшин с водой. Наполнив тазик, он поставил его на колени Нортхэму.

– Вымой руки, и как следует.

Норт опустил руки в воду, чуть не застонав от облегчения. Но когда принялся тереть ладони, чтобы избавиться от известки, почувствовал сильную боль и поморщился.

Саутертон не смог сдержать улыбки.

– Совсем изнежился, да? – В ответ на кислый взгляд Нортхэма он поднял руки в примиряющем жесте. – Со мной то же самое. И не мудрено, когда все время носишь перчатки. – Было непонятно, жалуется он или хвастается. – Дайка посмотреть. – Он обследовал ладони приятеля и удовлетворенно кивнул. – Жить будешь.

– Неужели? – протянул Нортхэм. – А я сомневался.

Саут не обратил внимания на его иронический тон.

– Ты не сочтешь меня нескромным, если я спрошу, сколько времени ты проторчал на стене?

– Около часа. Может, чуть больше. Я не мог двигаться быстрее.

– Еще бы, если учесть, что ты двигался по вертикальной поверхности. Проклятие, кем ты себя вообразил? Пауком? О чем ты только думал?

– К сожалению, у меня не было другого выхода.

– Саутертон покачал головой.

– Надеюсь, она оценит твою жертву.

Нортхэм никак не отреагировал на это замечание. Виконт и не ожидал ответа. Он аккуратно забинтовал руки Норта и убрал тазик с водой.

– Тебя не видели? – поинтересовался он.

– Надеюсь. Я, во всяком случае, никого не заметил.

– Это довольно сложно, когда твой нос прижат к стене.

– Нортхэм обнаружил, что еще в состоянии смеяться.

– Помоги мне встать. У меня колени подгибаются.

– Саутертон поднял его на ноги.

– Ты завтракал?

– Нет.

– Ну, тогда можешь поесть со мной. – Саут кивнул на свободный стул. – Садись. – Он уселся на свое место и взял с серебряного блюда булочку с черникой. Разрезав ее пополам, он намазал одну половинку маслом и протянул ее Норту. – Ты не в том состоянии, чтобы сделать это как следует, а я, как ты знаешь, не терплю плохих манер за столом.

Они вспомнили случай, когда Саут, поспорив с Марчменом, вылизал дочиста миску со взбитыми сливками, и дружно рассмеялись.

– Знаешь, – признался вдруг виконт, – с тех пор я ни разу не ел взбитых сливок. Моя матушка присылает их мне на каждое Рождество, полагая, что я все еще люблю эту гадость. А я отправляю их Марчмену.

Норт, впервые услышавший эту историю, хмыкнул:

– Очень мило с твоей стороны.

Саут небрежно махнул рукой.

– По-моему, он доволен. Во всяком случае, он принимает подношение и возвращает пустую посуду. Матушка, благослови ее Бог, до сих пор ни о чем и не догадалась. – Он отодвинул остывшее яйцо и намазал маслом другую половинку булочки. – Ты видел Истлина?

– Вообще-то да.

Удобно откинувшись на стуле, Нортхэм приступил к рассказу об утренних событиях, начав с леденящих кровь воплей леди Баттенберн, но опустив все детали, касающиеся Элизабет. Саутертон снова доказал, что он истинный джентльмен, потому что не задал ни одного вопроса по поводу явных пробелов в повествовании друга.