Золото скифов - Нина Колчина Страница 26

Татьяна очень внимательно слушала. От ее оживленности не осталось и следа.

— Володь, какой жуткий смысл у этой легенды! — взволнованно сказала она. — От судьбы не уйти.

В голосе жены Ульянский услышал мучительно-тоскливую тревогу и вдруг пожалел, что привез скифское золото домой.

Утром зарядил дождь — мелкий и нудный. Такой обычно льет целый день без остановки. Ульянский любил такую погоду и всегда ощущал необычайный прилив сил. Свежий, подтянутый, чисто выбритый, он стоял у окна в ожидании машины, смотрел на мокрый лес и не знал, что ангел-хранитель уже расправил над ним свои крылышки.

Ульянский немного нервничал перед предстоящим совещанием, и это тоже бодрило. Он взглянул на часы и нахмурился.

— Татьяна! — крикнул куда-то в глубину дачи. — Позвони Михаилу в машину! Я из-за него в Совмин опоздаю. Где его черти носят!

Михаил — молодой смышленый малый — уже два года работал шофером у Ульянского, но в любимчиках ходил у Татьяны. Она ценила его за услужливость, корректность, доброе, природой данное остроумие и проявляла о нем сердечную заботу.

Раздраженный окрик мужа настиг Татьяну в кухне, куда она побежала за трехлитровой банкой свежего абрикосового варенья, сваренного собственноручно. Угощать Михаила домашней стряпней вошло у нее в привычку.

Хлопнула входная дверь, и она услышала испуганный Мишкин голос:

— Извините, Владимир Иванович, опоздал на четыре минуты. Колесо пришлось менять на дороге, а там дождь.

Войдя в прихожую, Татьяна улыбнулась при виде сконфуженной фигуры Михаила. Он смущенно-виновато утаптывал пол, не зная, куда девать перепачканные грязью руки.

— А если там будет снег, вообще на работу не придешь? Выезжать надо раньше! — строго сказал Ульянский, добавив уже мягче: — Пойди умойся! Чумазый, как поросенок. Меня с тобой в Кремль не пустят.

— Миша, и банку потом возьми! — ласково вмешалась Татьяна, ставя угощение на столик. — Варенье мое попробуешь.

Ульянский рассмеялся:

— Куда ему столько варенья! Он что — Карлсон?

Уже подходя к машине, скомандовал:

— Ставь давай свою банку вперед — в багажнике-то колесо грязное.

Удобно расположившись сзади, Ульянский разложил откидное сиденье, положил на него ноги и, достав из портфеля какие-то бумаги, погрузился в чтение. Но сосредоточиться так и не смог.

Дождь разошелся и валил с неба тяжелыми частыми каплями, которые разбивались о лобовое стекло, оставляя на нем дрожащие нервные дорожки.

— Включи-ка приемник, Михаил. Музыку найди какую-нибудь.

— Легкую или тяжелую, Владимир Иванович?

— Среднюю.

Михаил засмеялся, потянулся к приемнику и начал шарить по эфиру. Бодрящая мелодия марша, которую певец вытягивал в лирическую песню, ворвалась в машину. «Я люблю-ю-ю тебя, жи-и-и-знь…»

— Миш! А откуда у тебя эта рубашка?

Владимир Иванович только сейчас заметил, что свой промокший пиджак шофер повесил на крючок и сидел за рулем в голубой рубашке, смутно знакомой Ульянскому.

— Так это ж ваша, Владимир Иванович! — откликнулся Михаил. — Мне ее Татьяна Павловна отдала. Сказала, что села после стирки и маловата вам стала. Я ушил немного в боках — и порядок. Ведь модная, марлевка!

Ульянский внутренне напрягся. Да что она себе позволяет! Почему отдала без его разрешения? Он только недавно подумал, где рубашка, которую Антоша купила ему в Швеции на свои гроши! А она, нате-пожалуйста, на его шофере. Ну устроит он ей сегодня нескучный вечерок. Что за самоуправство такое! А от Мишки надо избавляться. Подумает, под каким соусом это сделать, и потребует другого водителя.

Так получилось, что на все свидания с Антошей он ездил в Мишкину смену. Парень сообразительный. Слишком даже. Наверняка понял, что к чему. Как бы не сболтнул лишнего Татьяне в знак признательности. Благодетельница, понимаешь ли, нашлась!

— Извините, если что не так, Владимир Иванович, — почувствовал Михаил недовольство Ульянского…

Эти слова оказались последними в его жизни.

На полном ходу машина врезалась в груженный картофелем огромный прицеп тринадцатитонного трактора, неожиданно рванувшего наперерез со стороны совхоза «Коммунарка». Высокая платформа прицепа, под которую наполовину вмялась «чайка», как ножом срезала часть крыши. Михаил умер мгновенно. Скорее всего, он даже не понял, что произошло, и ему не было страшно.

Момент удара Ульянский не помнил. Очнулся от резкой боли в ноге и попытался выбраться из машины, но не смог. Одну дверь заклинило, другую сорвало, и выход наружу загородило колесо прицепа. Он огляделся по сторонам — ни души. Стиснув зубы и закрыв глаза, стал ждать помощи.

Первым на месте аварии оказался газик, приписанный к расположенной неподалеку воинской части. С его помощью солдаты с трудом вытянули из-под прицепа то, что осталось от «чайки». Постепенно на Старо-Калужском шоссе выстроилась вереница машин как в одну, так и в другую сторону — объехать место происшествия было невозможно. «Скорую помощь» вызвал Большаков, направлявшийся из «Архангельского» на работу. Пока ждали врачей, об Ульянском как могли заботились: закрыли от дождя какой-то клеенкой, под сломанную ногу подложили доску; кто-то пытался собрать намокшие листы бумаги, которые он вынул из портфеля незадолго до аварии.

— Это, наверное, ваш портфель? Возьмите! — Какой-то пожилой человек протягивал ему заляпанный грязью портфель, вылетевший от удара на асфальт.

Ульянский положил портфель на колени и погрузился в забытье. Очнулся, когда приехала реанимация. Первое, что он почувствовал, придя в себя, — бархатный аромат абрикосового варенья, витавший еще некоторое время в воздухе, пока все не смыл дождь.

В больнице на улице Грановского, куда доставили Ульянского, им овладело суетливое злобное беспокойство. Он яростно отпихивал медсестер, снимавших с него грязный костюм, чтобы переодеть в больничную пижаму, категорически отказался от укола, все время смотрел на часы, порывался встать и кричал на врачей. Те, понимая, что он в шоке, тем не менее тушевались перед мощным натиском «высокого» пациента.

Немного успокоить его удалось простой санитарке, пожилой грузной женщине, которая, нисколечко не робея, погладила Владимира Ивановича по голове и, называя то голубчиком, то соколиком, ловко облачила в больничное.

Со своим ободранным и очень грязным портфелем Ульянский не расставался, никому не разрешал его трогать и лишь на время переодевания поставил на пол. Потом велел дать ему наволочку, как чехол сам надел ее на портфель да так и катался по больничным коридорам с белой торбой на животе. Так и в палату его вкатили, чуть не до обморока напугав Татьяну.

Бледная, заплаканная, с трясущимися губами, она сиротливо сидела на стуле в ожидании мужа и, как тигрица, кинулась ему навстречу, рыдая и причитая.