Клеманс и Огюст. Истинно французская история любви - Даниэль Буланже Страница 26

—

Я хотел было откинуть одеяло, но оно казалось бесконечным и все тянулось и тянулось… Я окончательно в нем запутался… и проснулся с ощущением какой-то беспричинной тревоги, сердце мое болезненно сжалось от ощущения безотчетного страха.

— Если Клеманс однажды окажется в психиатрической лечебнице, Шарль, то это будет означать, что меня давно нет на белом свете. Занятная же у вас манера поднять и укрепить мой дух, подбодрить при помощи холодных блинов и ночных кошмаров.

— Я поступаю так, потому что вы мой друг, Авринкур. В свой черед и вы избавьтесь от ваших тревог и сомнений, избавьте от них и меня. Что такое вы обнаружили в Клеманс, что тревожит вас? Быть может, сам факт ее успеха отдаляет вас от нее? Быть может, после триумфального выхода в свет «Мы уедем, когда вам будет угодно» она смотрит на вас свысока или… косо? А быть может, вы замечаете, что она отводит глаза в сторону?

— Она никогда не давала мне почувствовать, что хотя бы в малейшей степени зависит от меня.

— Человеку свойственно при восхождении к вершинам власти, богатства и славы не доверять тем, кто его возносит к этим вершинам, остерегаться тех, кто помогает ему добраться до них. Возможно, она хотела бы теперь вас отстранить? Не допустить, чтобы вы были рядом с ней на этих вершинах? Откуда происходят ваши страхи? На чем основаны ваши опасения? Обычно вы так четко и ясно выражаете свои мысли и оценки в отзывах на произведения писателей. Так вот, я прошу вас столь же четко и ясно оценить вашу жизнь с Клеманс и дать мне столь же недвусмысленный ответ. Находите ли вы, что она стала хуже писать? Быть может, вы ощущаете, что она охладела или охладевает к вам? Быть может, вы сами охладели к ней и восхищаетесь ею в гораздо меньшей степени, чем прежде?

— Ничего подобного нет и в помине, — сказал я. — Она создает вещи все более и более сильные. Она внезапно буквально набрасывается на меня, чтобы покрыть поцелуями, зацеловать чуть ли не насмерть. И я люблю ее страстно, до безумия.

— Тогда остановимся именно на этом обстоятельстве, то есть на любви. Любовь — это форма сумасшествия, любить — значит обезуметь, сойти с ума, иначе любовь — не любовь, а бессмыслица. А как вы полагаете, сможем ли мы продать ее следующий роман в количестве около миллиона экземпляров? Сможете вы сделать так, чтобы она вела себя с представителями средств массовой информации полюбезнее, а не как невоспитанная грубиянка?

— Господин Гранд, к чему вы сейчас ломаете эту комедию? Ведь вам прекрасно известно, что ее уход из телестудии способствовал стремительному росту продаж? А что произошло, когда Клеманс в ответ на вопросы осаждавших ее газетчиков относительно дальнейших ее творческих планов ответила, что она намеревается спать? Что случилось после того, как на последовавшие за сим настойчивые расспросы о еще более отдаленных планах она произнесла: «Собираюсь уснуть и больше не просыпаться»? Да случилось то, что и должно было случиться: число обращений с просьбами об интервью удвоилось! Чем больше она избегает общения со СМИ, тем больше и тем яростнее за ней охотятся. И вот это-то меня и смущает, это-то меня и тревожит.

— Здесь кроется какая-то тайна, Авринкур. Вы попали в самую точку! Но в чем она состоит?.. Не знаю… Суть от меня пока что скрыта… Признайтесь, что и вашему пониманию это тоже недоступно…

Гранд молчал довольно долго, я тоже хранил молчание; затем он вновь заговорил тем нравоучительным тоном, которым обычно говорят врачи, когда они, предварительно долго-долго мявшие и простукивавшие своих пациентов, выпрямляются и, многозначительно кивая головой, выносят приговор. Он поставил такой диагноз:

— Герои Клеманс пожирают ее изнутри.

— Да, наверное, это так, но, полагаю, вы здесь совершенно бессильны, — ответил я.

— Бог мой, — тяжко вздохнул, почти простонал Шарль Гранд, — к нам опять направляется Кергелен.

Хозяин блинной вытер краем фартука пот со лба, прежде чем склониться к нам и сообщить с видом заговорщика:

— Министр выбрал себе кусочек из моих сокровищ и выразил свое удовлетворение. Он сказал: «Вы вполне достойны ордена „За заслуги“, Кергелен. Я прикажу найти для этого кусочка, хранящего память о старом пирате, хорошую оправу и вделать в письменный прибор на моем столе в кабинете. Я знаю, сколько я вам должен…» Он уже потянулся было за бумажником, чтобы расплатиться, но я удержал его руку. Не может быть и речи о каких-то денежных расчетах между ним и мной! Кстати, он вообще-то никогда прежде не оплачивал счетов. Я ошибся и на этот раз, так как он и не собирался платить, а хотел лишь вытащить из бумажника визитку и отдать ее мне с тем, чтобы я передал ее вам.

Шарль Гранд взял визитную карточку, он вынужден был достать очки, но все равно не смог прочитать, что на ней было написано, такой у министра оказался ужасный почерк.

— Я могу вам процитировать, что там написано, — любезно предложил свои услуги Кергелен, — потому что министр произносил вслух все, что выходило из-под его пера. «Браво! Браво вам за вашу Маргарет Стилтон! Моя жена от нее без ума!»

Под навесом, на краешке которого «сидело» чучело попугая, Ивонна, как нам показалось, сердито и сухо отдавала короткие указания по-бретонски.

— Вас зовут, Кергелен, — сказал Шарль, — и, как мне кажется, ваша жена пребывает в дурном расположении духа.

— Вовсе нет, — рассмеялся Кергелен, — не обращайте внимания, она просто напевает себе под нос старинную песенку наших пиратов.

Заботы вновь начали нас одолевать. Какую же тяжесть, какой тайный груз несла на себе Клеманс, обладательница изысканно-стройной фигуры?

— Авринкур, прошу вас, посвятите себя целиком и полностью мадемуазель Массер. Сейчас и речи быть не может о том, чтобы вы читали и корректировали работы кого-либо другого. Кстати, настоящего писателя издатель и редактор открывают и находят всего лишь один-единственный раз в жизни. В один прекрасный день в издательство явилась некая барышня, которая незадолго до того, краснея от стыда, перепечатала на машинке произведение некоего доселе никому не ведомого господина по фамилии Детуш. [7]Так вот, дружище, вы напали на своеобразного Селина в юбке, Селина для юных девушек-простушек. Не оставляйте ее одну ни на минуту, не ходите в издательство… ну, пожалуй, все же заходите, но только для того, чтобы сообщить мне, как она поживает и что поделывает. Заставьте ее немного отдохнуть.

— Я подыскиваю для нее тихий, уединенный уголок, не слишком далеко от Парижа, нечто вроде «Долины волков».

— Да, да, понимаю… никакого обуржуазивания, никакого мещанства! Должны быть только простая крестьяночка и принц. А я займусь делом, брошусь на поиски… на следующей неделе у нас будет небольшой аврал в отделе по связям со средствами массовой информации по поводу выхода в свет ее романа «Прирученная пастушка». Разумеется, будет произведена торжественная раздача книг с дарственной надписью «с уважением от автора», все будет как положено, ибо самого автора вроде как бы нет в Париже. Но я еще соберу журналистов, и мы устроим небольшую пресс-конференцию, надо сделать то, что сделать необходимо. Вы полагаете, это опять будет смешение разнородных взглядов и идей? Быть может, так оно и будет, но разве каждый из нас не представляет такого рода смешение, не является сплавом разнородных элементов? Так вот, план у меня таков: Клеманс скажет им несколько слов, и вы тотчас же исчезнете, спрячетесь в какой-нибудь глуши, в Богом забытой дыре, чтобы вы там оба могли восстановить пошатнувшееся здоровье. Мне кажется, что я нашел причину ее болезни, причину того, что взгляд ее глаз, по-прежнему, разумеется, прекрасных, становится все более и более мрачным, что она теперь все чаще и все больше видит окружающий мир в дурном свете. Я не могу отменить пресс-конференцию, но я порой задаюсь вопросом, не должен был бы я ограничиться чтением бюллетеня о состоянии ее здоровья с тем, чтобы избавить ее от необходимости общаться с журналистами, избавить от этой тяжелой и неприятной для нее работы. Мы бы сами могли ответить на все вопросы вместо нее — и сделали бы это превосходно.