Бесценная - Мэнделин Кей Страница 26

Карета остановилась в ожидании свободного проезда к Сент-Джеймс-сквер.

— Ховарду в срочном порядке требовалось переложить бремя ответственности на кого-нибудь. Он выбрал моего отца.

Либерти негромко ахнула:

— Не может быть! Ни за что не поверю, чтобы он был способен на такую низость!

— Это почему же? — поинтересовался Дэрвуд и в упор уставился на свою спутницу. Увидев в ее глазах боль, он тем не менее продолжил свой рассказ. — Но это, моя дорогая Либерти, еще не конец моей истории. После того как Ховард обвинил моего отца в незаконном присвоении средств, он уволил его — униженного, оскорбленного, опозоренного и без пенни в кармане. Моя мать, чтобы прокормить семью, подалась в прачки. Я в это время был в Оксфорде и узнал о происшедшем лишь несколько месяцев спустя. В одном из писем отец написал, что после многих лет безупречной службы Ховард отправил его на заслуженный отдых. Господи, какой я был идиот, что поверил в это! — воскликнул Дэрвуд и негромко, но крепко выругался.

— Откуда вам было знать?!

— Мне следовало знать! Я по наивности полагал, что Ховард Ренделл — человек безупречной репутации. Нелицеприятную правду я узнал гораздо позднее, когда моя учеба подошла к концу. Я получил от матери письмо, в котором она умоляла меня вернуться, поскольку отец серьезно болен.

Я мгновенно бросился домой, где застал их обоих больными, они заразились холерой. Нет никаких сомнений, что причиной болезни стали те чудовищные условия, в которых они были вынуждены влачить существование, — произнес Эллиот, и его черты омрачила душевная мука. — Когда отец умер, стало ясно, каких страданий стоили ему последние месяцы жизни. Он страшно исхудал и осунулся. Кожа на руках моей матери вся растрескалась, ведь она постоянно стирала в корыте с раствором щелочи.

— Какой ужас! — прошептала Либерти и закрыла глаза. Губы ее шевелились, словно в молитве.

Погруженный в воспоминания, Дэрвуд, казалось, не замечал ее присутствия.

— А я по юношеской глупости полагал, что могу обратиться за помощью к Ховарду. В то время я еще понятия не имел, что произошло между ним и отцом.

— Наверняка причиной тому было некое недоразумение. Ни за что не поверю, что Ховард…

— Ни о каком недоразумении не может быть и речи, — сказал как отрезал Эллиот, даже не пытаясь смягчить тон. — Ховард отлично знал, что делает. Он отказывался принять меня, не отвечал на письма. Через его поверенных мне стало известно об обвинениях, выдвинутых против моего отца. Когда же взялся разбирать бумаги родителей, то наткнулся на письмо, из которого узнал всю правду о том, что произошло.

— И сколько вам тогда было?

— Девятнадцать. У меня не было ничего, кроме полученного образования, что помогло бы мне выжить в этом мире. А поскольку имя моего отца было запятнано несмываемым позором, я не мог найти себе работу. Люди отказывались помогать мне. Наконец я подыскал себе место клерка в компании, занимавшейся доставкой грузов из Ост-Индии. Именно оттуда я и поднялся до того положения, какое занимаю ныне.

Либерти сочувственно положила руку на его ладонь. Этого простого прикосновения было достаточно, чтобы кровь бешено разлилась по жилам, и Дэрвуд с трудом удержался от того, чтобы не сжать Либерти в объятиях. Она же, казалось, даже не подозревала о том, какие чувства бурлят в его душе, и продолжала нежно гладить его руку.

— Мне, право, жаль, что вам пришлось столь многое вынести.

— Но вы мне верите?

— Мне трудно поверить, чтобы Ховард умышленно совершил нечто подобное. Даже если… — Она не договорила.

— Даже если бухгалтерские книги однозначно свидетельствуют о том, что имел место подлог? Причем не один.

— Нет, — покачала она головой. — Просто то, что вы только что рассказали, идет вразрез с тем, что мне известно о Ховарде. Он был добрый, отзывчивый человек.

— И этот добрый и отзывчивый тем не менее, — жестоко продолжал Дэрвуд, — оставил вас, и причем одну, в том кошмарном положении, в каком вы оказались после его смерти…

Либерти поспешила скрыть от Дэрвуда, как больно задели ее его слова.

— Я бы не назвала Ховарда жестоким. Недостатки его натуры были иного рода, — возразила она, наклоняясь ближе в Дэрвуду. — Для меня намного важнее то, во что вы верите. И мне понятно, Эллиот, что эта история для вас незаживающая рана. Почему вы мне не рассказали об этом раньше?

Дэрвуд никак не ожидал увидеть в ее глазах сострадание. Он привык к тому, что люди относились к нему по-разному, но с состраданием — никогда. Эллиот отказывался верить — столь неожиданной стала для него реакция Либерти.

— Я рассказал вам мою историю не для того, чтобы вызвать сочувствие.

— Стало быть, вы это сделали для того, чтобы я разозлилась на Ховарда?

— Нет. Просто подумал, что это поможет вам осознать, что и мне понятна ваша сложная ситуация. Между нами, Либерти, немало общего. Мы с вами оба — и вы, и я — жертвы алчности Ховарда.

В течение нескольких мучительных секунд Либерти пристально смотрела ему в глаза. У Эллиота возникло ощущение, будто она пытается заглянуть ему в душу. Наконец, словно все-таки обнаружив там то, что искала, устало откинулась на спинку сиденья.

— Возможно, вы и не искали моего сочувствия, Эллиот, однако, боюсь, будет лучше, если вы и дальше будете нести вашу тяжкую ношу. Вы удивительный человек, и не в последнюю очередь потому, что на вашу долю выпало столько невзгод и испытаний.

— Я не только нес ее все эти годы, — заключил Дэрвуд. — Она помогла мне стать сильнее, выработать силу воли, закалить характер. И я поклялся себе, что никогда не позволю Ховарду Ренделлу взять надо мной верх!