Служанка и виконт - Пэм Розенталь Страница 26

И увидела, что кто-то опередил ее.

Широкие плечи, обтянутые темным жилетом, шелковистые черные волосы, готовые вырваться из-под связывавшей их ленты. Он обернулся, услышав ее шаги, и Мари-Лор увидела мокрые от слез глаза и печально опущенные уголки его губ.

— О, — неуверенно сказала она, — простите. Я не хочу вам мешать.

Жозеф бросил в воду камешек, и тот запрыгал по водной глади.

— Нет, — сказал он, — пожалуйста, останьтесь. Здесь хватит места для двоих, если я подвинусь. Да вот сюда садитесь.

Девушка робко опустилась рядом. Внимательно смерила взглядом узкое пространство, отделявшее их друг от друга. Она смотрела на его профиль, такой темный на фоне освещенной солнцем воды, и на выбившуюся прядь черных волос, которую шевелил легкий ветерок. Она была так поглощена этим, что забывала дышать.

Они сидели молча. Солнце поднималось все выше, а поверхность воды превращалась из серебристой в бледно-золотую.

— Я… я…

— Сожалею, — произнес он, или она, или оба. — Я…

— … был груб, я не подумал…

— … не хотела вас обидеть…

— … в ту ночь.

Она не могла определить, кто из них говорил эти слова, но какое это имело значение?

Еще один камешек запрыгал по воде. Подскочив четыре раза, он пошел ко дну.

— Однажды весенним утром отец учил меня бросать камешки, — сказал Жозеф, — на этом самом месте.

Он резко поднялся, вспугнув кролика, наблюдавшего за ними из-под куста.

— Прогуляемся, — предложил он, протягивая руку и помогая Мари-Лор встать. — Хотите?

Они молча пошли по освещенной солнцем траве. Девушка не помнила, как они очутились на тропе, она ни о чем не думала и ничего не чувствовала, кроме его руки. Его прикосновение искрами пробегало по ее нервам. Когда тропа расширилась и они пошли рядом, то казалось совершенно естественным, что он снова взял ее за руку. Они вышли на поляну.

— Я думал, что у меня останутся только плохие, недобрые воспоминания о нем, — сказал Жозеф. — Но теперь, когда он умер, я вспоминаю совсем другое.

Он достал из кармана хлебные крошки, чтобы покормить уток.

— Чаще всего отец отсутствовал. Но однажды были несколько недель… мне было семь лет… они с матерью приехали в замок, а я заболел скарлатиной. И поразительно, мать отослала горничных и оставалась со мной всю ночь. Знаете, это был единственный раз, когда я видел ее с распущенными по плечам волосами, не причесанными и взбитыми, не напудренными и зачесанными наверх. Я думал, что она похожа на святую. Я помню, как отец, стоя позади нее, гладил эти волосы. А она взяла его руку и держала, продолжая улыбаться мне обеспокоенной и нежной улыбкой.

В его голосе, мягком и потеплевшем от воспоминаний, зазвучала горькая ирония:

— Я подозреваю, что в то время отец читал Руссо, и это вдохновило его на попытку жить тихой семейной жизнью. Возможно, ему хотелось новизны, ведь он уже испытал все другие удовольствия. Он даже велел мне называть его «папа», хотя меня приучили обращаться к нему и матери «месье» и «мадам».

А когда я поправился, мы с ним приходили сюда, кормили уток и разговаривали. Кажется, мы обсудили все, что меня интересовало, от исторических героев и мифологии (у него была бредовая идея, что можно проследить линию происхождения нашей семьи как от Карла Великого, так и от Энея) до вопроса, можно ли приучить утенка следовать за тобой, как за своей уткой-матерью.

Солнце, быстро поднимавшееся над горизонтом, ярко освещало стога сена. Мари-Лор видела крестьян, работавших на окрестных полях. Если она не поторопится, то останется без завтрака.

— И несмотря на то что, как и все, я прекрасно знаю, что он был фатом, негодяем, мотом и никчемным человеком, а в последние годы немного и фигляром, — я все же помню эти прогулки у реки, наши разговоры и… как мы кидали камешки. Той весной, когда мне было семь, я считал его, — голос Жозефа дрогнул, — самым умным, самым интересным человеком на свете.

Мари-Лор подняла глаза, на мгновение погрузившись в то горе, которое видела в его глазах, а затем оба отвели взгляд и продолжали идти в неловком молчании.

— Могу представить, — сказал Жозеф, — как ему, должно быть, было больно, когда единственный человек, восхищавшийся им, отрекся от него. В ту весну он был добр и к матери, — добавил он через несколько минут. — Я это знаю, потому что она на некоторое время бросила свои постоянные молитвы и забыла о других интересах. Почти месяц ее духовник не приходил к нам. А отец не привозил в дом своих любовниц, хотя, как я думаю, он по-прежнему бегал за служанками и девушками из деревни.

— Ваша мать знала об этом? — спросила Мари-Лор.

— Наверное. Но понимаете, я думаю, что она любила его по-настоящему. В этот месяц он, как никогда раньше, принадлежал ей одной. Я полагаю, она просто дорожила этим коротким временем, когда они были вместе, и старалась забыть все остальное.

— Вы не думаете, что это было глупо с ее стороны?

— Не знаю, — ответил он. — Трудно решать за другого.

Они посмотрели друг на друга, в глазах Жозефа Мари-Лор увидела молчаливый вопрос. А в ее глазах сияло вновь обретенное доверие.

Тропинка раздваивалась. Она сжала его руку и повела прочь от реки в сторону пустого амбара. Они остановились и заглянули внутрь. Золотистые пылинки повисли в столбе солнечного света, проникавшего через отверстие в крыше и освещавшего груды соломы на полу.

— Вам надо идти работать, — пробормотал Жозеф.

— Нет, еще рано, — солгала она, вводя его в амбар.

Его первый поцелуй был робким, нежным. Мари-Лор обняла его за талию, и он, вздохнув, притянул ее к себе.

— Я дал себе слово, что не сделаю этого, — прошептал Жозеф. — Я чуть не потерял рассудок от этого решения не трогать тебя. Еще не поздно остановиться. Ты уверена, Мари-Лор, что хочешь этого?

Никогда не была так уверена. Она докажет. Положив руки на плечи, она осторожно толкнула его на кучу соломы и опустилась на колени. «Как хорошо, что я так часто надевала штаны Жиля», — подумала она. Она знала все пуговицы и как расстегивать их. Еще немножко потянуть, voila, и…

— Ты уверена? — Жозеф задержал ее руку. — Ты должна сказать, что уверена.

Язык не повиновался ей. Он взял ее руку за запястье — еще минута, и он отстранится от нее.

В полях перекликались крестьяне. Жужжали мухи. Жизнь проходила мимо.

— Да, — прошептала она.

— А… — Он убрал руку, и она расстегнула последнюю пуговицу.

— Да, да, да, да-а-а.

Последнее «да» перешло в изумленный возглас. Она совсем не ожидала увидеть величину и длину того, что неожиданно появилось из его панталон. По наивности она представляла себе что-то более приличное, не такое пугающее. Не такое возбуждающее. Неожиданно для себя Мари-Лор наклонилась и поцеловала темную багряную плоть. «Вкус гриба, напитавшегося дождем», — подумала она. Она слизнула соленую влагу с кончика и с любопытством медленно провела пальцем, как зачарованная наблюдая, как он увеличивается и твердеет.