Обман зрения - Югетт Бушардо Страница 26

Рафаэль резко встал. Я выдала свою речь на едином дыхании. Как будто тот разговор с Лораном вчера вечером послужил репетицией. Как будто бы я больше не могла жить с этим знанием, что так посмешило моего старинного приятеля. Когда я только начала говорить, Рафаэль нежно коснулся моей руки. И вот теперь он стоял передо мной, такой большой, такой бледный, и эти черные очки. Слова падали, холодные, как льдинки:

— Уродина, что ты этим хочешь сказать?

Слава Богу, он меня знает! Я не верю в то, что его руки могут сказать не меньше глаз… Он не в курсе, есть ли более красивые девушки на свете, его никогда не приглашали в жюри на конкурсы красоты. Но то, что я ему только что сказала, можно было понять, будто я обманывала его, заинтересовала его, лишь потому, что он слеп, потому, что не может видеть этого выдуманного уродства, это уже слишком.

Я протестовала… Он ничего не понял… Я хотела сказать совершенно иное… Поздно. Он принялся складывать бумаги, необходимые для лекций. Ссылаясь на возможное опоздание, Рафаэль отказался вести дальнейшим разговор, во всяком случае, сегодня утром.

— Если ты хочешь, мы вернемся к этой теме вечером. Если ты захочешь. Лично мне — хватит!

Он ушел. Следовало отправляться на работу. Делать хорошую мину. Выражать бурную радость по поводу отвоеванного выходного. А внутри меня вновь поселилась вечная стужа, страх перед вечерним разговором. Я не могла его продолжать и не могла не продолжить.

* * *

— Что, начнем все с начала?

Мое молчание должно было выражать удивление.

— Утреннюю дискуссию? Конечно.

— Ну вот…

Рафаэль сел на стул около пианино, сел очень прямо, так, чтоб я не могла приблизиться к нему, не могла обернуть это неизбежное объяснение в ласковый спор: наши тела — вне игры! Он весь день думал о том, что скажет. Спокойствие, тон, концентрация, он напоминал ученика, отвечающего у доски.

— Ну вот. Я долго думал обо всем. О том, что ты мне сказала о себе, о том, какой ты себя видишь. Ты не поверишь, но я ведь давно это знаю. Я давно догадался, что ты не считаешь себя звездой, что порой ты вовсе себя не переносишь. Еще с утра я злился на тебя за то, что ты пыталась меня обмануть. Как будто бы между нами выросла еще преграда, как будто не достаточно моей слепоты. Но ты знаешь, все это я еще могу понять, потому что я сам… Нет, я не говорю о том, что мог бы тебе врать, я бы никогда не рискнул. Но я постоянно опасался, что навязываю тебе эту ситуацию, все эти повседневные сложности…

Я с трудом сдерживала слезы, пытаясь нечленораздельно протестовать, издалека, из немыслимой дали — с дивана. Я острее, чем обычно, потому что он намеренно навязал мне эту дистанцию, чтобы я внимательно его выслушала, ощутила, какая образуется пустота, когда мы не касаемся друг друга.

Рафаэль поднялся. Он принялся шагать от кухонного проема к входной двери, казалось, он измеряет шагами свободное пространство своей квартиры. Каждый раз, достигая конечной точки маршрута, перед тем как повернуть, он делал странное движение рукой, как будто пытался проверить плотность воздуха перед стенами. Я предпочитала видеть это возбуждение, лишь бы не холодная отстраненность, предшествовавшая ему; восхищение, что я испытывала перед его собранностью, осторожностью и продуманностью, почему-то наводила Рафаэля на мысль о сострадании, что может меня охватить. Его голос стал более звонким, более чистым:

— Сара, ты ведь отдаешь себе отчет в том, что с нами происходит. Да действительно наша с тобой встреча сделала меня счастливым… Я надеялся, что тебя тоже… Я тебе уже говорил, что всегда полагал, что слепому очень сложно связать свою жизнь с кем-нибудь, в смысле с кем-нибудь зрячим. Ты прекрасно знаешь, как нас ранит жалость. Ты же разрешила мне любить тебя так, как будто я полноценная личность, и я начал верить в это. Я так сильно в это поверил, что позволил себе сегодня утром заговорить… заговорить о… ну ты сама прекрасно знаешь, о чем. Я тебя уверяю, что это случилось потому, что ты сама подкинула мне эту идею о женитьбе. Не протестуй. Я все понял. Это твой начальник, это не ты. Я думаю об этом с самого утра.

Речь Рафаэля убыстряется, фразы становятся более отрывистыми. Теперь он преодолевает пространство комнаты всего за три шага.

— Это так глупо! Говорить о женитьбе, это равносильно разговорам о моем выздоровлении. Выздоровлении, ты понимаешь! Очень долго, пока я был подростком, очень долго я верил в то, что однажды эта гадость пройдет… Ведь я слепой не от рождения, пойми, я думал, что это спровоцировано ударом, ранением. Я уверял себя, что в этом случае другой удар или потрясения смогут все излечить. Утром, когда я просыпался, я долго не открывал глаза, я надеялся на чудо… Ночью, как бы это объяснить, я спал не как слепой, я видел сны, сны зрячих людей… Женитьба — это тоже чудо. Возможность стать нормальным…

Он вошел в кухню и, казалось, с головой погрузился в приготовление ужина. При этом говорил, говорил все громче и громче, чтобы я могла его слышать. Я слышала и не слышала его. Я размышляла о свадьбе и тут же представляла себе насмешливые улыбки моих коллег по университету, лица Джульетты и Пьера, моих родителей, которых я так давно не видела, не потому что мы поссорились, а потому что отдалились друг от друга, просто из-за отсутствия тепла.

Внезапно Рафаэль возник передо мной. В руке он держал лоток из магазина замороженных продуктов.

— Ты можешь прочесть мне, сколько их следует готовить?

Сегодня он не стал ворчать на пищевую промышленность, что абсолютно игнорирует азбуку слепых, он вернулся к микроволновой печи. Я слышала, как она начала работать. Рафаэль замолчал. Я тоже молчала. И вдруг катастрофа. Он ухватился за верхний шкафчик, которому, как мне всегда казалось, не хватало устойчивости: с непереносимым звоном на пол полетела металлическая посуда, чудом не разбившийся стакан покатился по паркету вплоть до самого пианино. Рафаэль рухнул на диван, схватил меня за плечи, встряхнул. Ярость в его голосе могла соперничать лишь с жестокостью его рук:

— Почему ты молчишь, Сара! Почему ты молчишь? Я по крайней мере пытался говорить! Ты можешь сказать хоть что-нибудь, хотя бы ответить!

Ты ошибался, Рафаэль, я не могла.

* * *

Так начался ноябрь, перепадами: от выздоровления — к рецидиву, от затишья — к буре. Мы постоянно возобновляли выяснения отношений: никогда один не мог понять другого. Каждый из нас шел по собственной дороге, и наши пути не пересекались.

Как раз в детстве в каталонской деревушке на юге Перпиньяна я увидела, как танцуют сардану. Вначале танцоры образуют безупречный круг, положив руки на плечи соседу. В какой-то момент мужчины и женщины разбиваются на пары, лицом к лицу, их руки захватывают плечи партнеров таким образом, что кажется, что они пытаются соединиться намертво и при этом сохранить непреодолимую дистанцию. Возможно, в основе фольклорных танцев лежит старинная игра «я тебя не отпускаю, я тебя не подпускаю»?

Вот и мы танцевали сардану, только не столь весело.