Будьте моим мужем - Ксюша Иванова Страница 26

Что говорил ей, уходя, и как оказался в машине, я помнил плохо. Два года со мной не было такого — тюрьма, наверное, подлечила… А раньше случалось. Зайдя в свою квартиру, сразу же полез в аптечку за таблетками. Да, я опасен. Да, я знаю, я осознаю это. Да, мне, наверное, в психушку надо. И я мог туда попасть еще тогда, до тюрьмы. И срок не получить. Но мне казалось, эти приступы — случайность, и они пройдут со временем, исчезнут сами. А быть сумасшедшим, становиться им, пусть только на бумаге, не в реальной жизни, вовсе не хотелось. Размышляя так, сам пугал себя мыслью, что алкоголики тоже никогда себя таковыми не признают.

Это началось еще во времена моих занятий боксом — не зря в той, особой среде меня называли Берсерк. Я неплохо дрался, но и мои соперники были сплошь хорошими бойцами. Просто однажды в серьезном бою я разозлился настолько, что, словно обезумев, бросился на соперника. Помнил потом только дикое желание убивать, крушить, такое, что глаза застила кровавая пелена. Того моего соперника унесли с ринга на руках и восстанавливался он потом очень долго. А я победил. Причем победил эффектно, так, что хоть в фильмах снимай. И сам испугался своей победы, а еще больше — того, что не контролировал себя в бою! И с этого момента всегда боялся наступления вот этого безумия. Не всегда но порой оно наступало. Поначалу только на ринге — во время серьезной встряски, тяжелого боя.

Врач нашего спортивного клуба советовал обратиться к психотерапевту. Я ходил. Каких-то отклонений в моей психике врач не заметил. Объяснял, что подобное проявление агрессии вообще часто наблюдается у людей, для которых характерно преобладание физических методов воздействия на других. Советовал избегать ситуаций, когда может произойти психологический перелом, то есть по сути, советовал уйти из бокса. И я, боясь повторения, не желая усугублять ситуацию, ушел.

И вроде бы все наладилось. Что-то было отложено, скоплено, что-то взял в кредит, чем-то помогли родители. Я занялся бизнесом. Купил квартиру. Потом женился. Рита занималась обустройством семейного гнездышка. Я работал. Все складывалось удачно. Пока однажды, возвращаясь домой, буквально возле подъезда собственного дома, я не увидел драку. Ну, казалось бы, иди, куда шел — дерутся пацаны, разберутся ведь! Но глаз зацепился. Я понял, что толпа из пяти человек бьет одного — парень, прикрывая голову руками, стонал под ударами ботинок по чем попало. Обратив внимание на это, я все еще не собирался вступаться — хотел просто вызвать милицию…

Потом уже в камере, смог вспомнить только последние расслышанные мною слова, сказанные тем мудаком, из-за которого я получил свой срок: ""Снимай ему штаны — тр. нем по-очереди!"

Потом темнота, вспышки яркого света, удары, как на ринге, крики, даже вроде бы чей-то плачь… но все это где-то далеко, как будто бы за стеной, не со мной. А потом оказалось, что козла, меня разозлившего, я неплохо уделал. А потом оказалось, что тот, кого они били — конченый наркоман, заразивший сестру одного из избивавших СПИДом. Он, наркоман этот, кстати, на суде против меня, показания давал, мол, он помощи у меня не просил. Да и вообще намекал на то, что, может быть, и его именно я избил… И, конечно, суд во внимание не принял, что я был один, а их много. А вот тот факт, что я — спортсмен, да еще и боксер, сыграл отрицательную роль…

… И ведь, если подумать, ничего такого сегодня не произошло. Ну целовались. Ну отказала. Я ведь в чем-то понимал ее. Сейчас, сидя дома, на своей кровати, понимал. Там нет. Там, обнимая Эмму, я потерял голову. Видно, нельзя, противопоказано мне переживать вот такой вот перепад эмоций — когда было очень хорошо, и вдруг — бац! Пощечина. В глазах потемнело, и я испугался. За нее испугался так, что буквально бегом выскочил из квартиры. А вдруг бы ударил в ответ? Вот просто отключился бы и избил? Как бы жил тогда?

На свою бывшую жену руку не поднял ни разу, хоть и скандалили порой с ней, хоть и поорать могли друг на друга. Но состояние мое, возможно, прогрессирует. И я становлюсь еще более опасным, чем раньше. Хорошо хоть в этот раз, я почувствовал приближение той самой вспышки и сумел вовремя остановиться. Не ударил Эмму. Но был близок к этому.

Уже утром, после практически бессонной ночи я пришел к выводу, что лучше держаться подальше от Эммы, от ее детей. Потому что меньше всего на свете я хотел бы причинить боль ей. Может, признаться? Рассказать? Но у нее своих проблем хватает. Да и судя по всему, не нужен я ей. Она любит своего мужа. Не зря ведь весь дом его портретами увешан? Она же отталкивает меня каждый раз. Да, реагирует на ласки и поцелуи, но тут все объяснимо — муж-то ее погиб уже давно, просто организм требует свое. И, скорее всего, она будет так откликаться любому, кого подпустит к своему телу…

Я решил больше не ездить к Эмме. Ради ее же блага.

И достаточно легко продержался… До вечера следующего дня. А к вечеру у меня, как у настоящего наркомана, началась ломка. Я придумывал повод, чтобы рвануть к ней. Уговаривал себя не делать этого. И все-таки приехал. И увидел, как Эмма, нарядная и очень красивая, в длинном голубом платье, садится в машину к молодому модному хлыщу! Причем она при этом радостно улыбается ему и выглядит очень счастливой. И дети с ней не едут…

И в глазах потемнело снова. Вцепившись в руль, я молился, чтобы он побыстрее уехал. А потом сидел в машине, закрыв глаза и… ревновал! Это было ясно, как день! Домой! Срочно домой ехать! Но, как последний идиот, я, с трудом догнав, пристроился за хлыщом и зачем-то крался за ним полгорода до… до ресторана? А потом, сидя в машине, еще долго наблюдал за их свиданием через стеклянную стену маленького ресторанчика. Он сидел спиной ко мне. А она — лицом. Кудрявые волосы были распущены, и обрамляли лицо, подчеркивая красоту черт, делая ее на вид совсем молоденькой девчонкой. Она что-то увлеченно рассказывала — так, как никогда не рассказывала мне. Он слушал, склонив голову к плечу. Потом, когда принесли заказ, я, словно ненормальный, следил, не отрывая взгляда за тем, как она ест. Как кладет в рот кусочки чего-то, что с моего места было не разглядеть, как изредка, словно забыв, что она находится на людях, облизывает губы, как крутит вилку в тонких пальчиках… И снова желал ее.