Дорогой надежды [= Дорога надежды ] - Анн Голон Страница 26

Молодая женщина со следами усталости на лице, к которой Северина сразу же прониклась симпатией, несмотря на ее странную внешность, заверила, что сделает с сестрой все возможное, чтобы помочь больной в ее борьбе. Но достанет ли у них сил, чтобы удержать умирающую на краю бездны?

Северина, растерянная и всеми забытая, осталась одна, прижимая к себе Онорину: «Я молилась, мадам, вслушиваясь в звуки, раздававшиеся в доме, неясные и таинственные, заглушаемые раскатами грома».

Наконец, подобно тритону, выползающему из подводной пещеры, из ночного дождя возник старый Шаплей; появившись на пороге, он подошел к изголовью мадам де Пейрак и дал ей лекарство, уникальное средство, способное усмирить неизлечимую болотную лихорадку, обладающую древней и зловещей репутацией, отвар из коры деревьев и корней растений.

Анжелика слушала и восстанавливала в памяти эпизоды бреда.

— «Они» готовы были вскрыть мне череп, чтобы заполучить секрет! — ухмылялся Шаплей. — Но прежде все они подохнут от лихорадки… Для них у меня не найдется снадобья.

Ибо на сей раз изгнанник американских лесов чудом избежал виселицы.

Притеснениям подверглось его маленькое племя Мактара: индианка Пеко, с которой он жил вот уже сорок лет, следовавший за ним по пятам индеец, бывший его сыном, с женой Вапажоаг.

Больше всего его разозлило то, что он опоздал на встречу с мадам де Пейрак.

А ведь он вовремя отправился в путь, покинув свою берлогу не вершине Макуа, в окрестностях Чипскотита со своей женой индианкой, сыном и снохой, несшей за спиной на дощечке тщательно упакованную, затянутую разноцветными вышитыми бисером ремнями маленькую квартеронку — англичанку нескольких месяцев от роду.

Однако, несмотря на все свои хитрости и обходные маневры, он был узнан и задержан на подступах к Номбеагу, в месте расположения сушилен трески, принадлежащих компании «Массачусетского залива». Здесь на него имели зуб не только потому, что он жил в лесах с женой-индианкой, дважды ратифицировав свой договор с Дьяволом. Для расхождений с Массачусетсом имелись более веские основания. Время от времени наследники его бывшего хозяина, салемского аптекаря, заявлялись с требованиями, учитывавшими колебания фунта стерлингов, уплатить стоимость путешествия через океан, который он некогда пересек молодым восемнадцатилетним юношей, но так до сих пор и не возместил.

— Своими секретами я поделюсь лишь с вами, миледи. С вами и этими молодыми «друидессами».

Так величал он своих коллег по колдовству Рут и Номи, которые вместе с ним не жалели сил, чтобы задержать на земле на радость живущим Анжелику де Пейрак и ее прелестную двойню — Ремона-Роже и Глориандру.

— Но откуда взялись эти имена? — поинтересовалась она наконец.

Насколько она помнила, имя их будущего ребенка еще не обсуждалось. Ведь его рождение казалось им тогда таким нескорым. Анжелика догадывалась, что Жоффрей хотел девочку и предложил имя Элеоноры, но о мальчике не было и речи.

Муж поделился с ней некоторыми соображениями, предшествовавшими выбору имен детям вскоре после их рождения.

Глорией звали акушерку, ирландку-католичку, которая очень помогла ему, славная женщина, и которая, полагая, что дети обречены, решила как можно скорее окрестить их. Зная, что их родители, как и она, паписты, она нарекла девочку Глорией и заставила г-на де Пейрака поторопиться с выбором имени для мальчика.

— И вот, видя как бы золотистое сияние над головой бедного малютки, я вспомнил о Ремоне-Роже Кастильонском, грозе северных французских рыцарей в эпоху разгрома альбигойцев. Легендарный воин, прозванный «Рыжим графом», могущественный герой моей родины, показался мне достойным того, чтобы попросить его о покровительстве этому хрупкому созданию, и я выбрал имя Ремона-Роже. Что касается Глориандры, то оно также представляет собою окситанскую модификацию имени Глория; со временем, когда вы немного оправитесь, я расскажу вам связанную с ним историю.

Глория Хиллари, ирландская акушерка, вышедшая замуж в Нью-Йорке, практиковала в основном у голландцев; от них она и переняла обычаи, освящавшие рождение ребенка, весьма многочисленные и трогательные у этого народа, который так любил детей, что, балуя их, превращал в несносных забияк. Хотя в данном случае не могло быть и речи о том, чтобы пить ритуальный напиток, помешиваемый длинной, украшенной лентами коричной палочкой, она все же послала с известием о рождении двойни к соседям, родственникам, а поскольку таковых не оказалось, славные ирландско-голландские девочки побежали в порт, чтобы сообщить об этом экипажам французских кораблей.

Затем мать посадила их за вышивание объявлений, представлявших собою дощечки, обтянутые красным шелком и окаймленные кружевами, которые следовало вывесить на дверь дома. Центр дощечки, предназначенный для девочки, покрывал прямоугольник белого атласа. Видя приближение неминуемой смерти, проворные руки поспешили обтянуть дощечки черным шелком, которому предстояло заменить собою предыдущие, а после того как разразилась гроза, они накрыли от дождя шелковые и атласные таблички небеленым полотном.

Теперь, когда опасность отступила и вновь засияло солнце, дочери акушерки шили роскошные одежды, предназначенные для пышного крещения или для церемонии, на которой впервые должны были появиться близнецы.

Так Анжелика узнала, кто были эти юные вышивальщицы, склонившиеся над тканями и работавшие у окна долгими днями до тех пор, пока Рут и Номи не выгоняли их хозяйским жестом, как кур, вместе с другими на лестницу.

Ибо комната не переставала быть ареной тысяч напряженных жизней, проживаемых теми, кто имел право в нее входить. Минуты воодушевления, взволнованности, лиризма, священного ужаса, спокойной, искренней близости можно было испытать, казалось, лишь там, и это привлекало к дому миссис Кранмер половину города, а также бесчисленное количество делегаций от команд, стоявших на якоре кораблей в порту. Так, пришлось принять матросов с «Радуги», «Мон-Дезер» и «Рошле», многие из которых вошли в состав отряда графа де Пейрака, когда он отправился к дому квакерш за помощью своему умирающему сыну; все они, гордые и суровые матросы, взволнованные странной одиссеей, желали воочию убедиться и насладиться созерцанием «воскресшего» этой ночью — Ремона-Роже де Пейрака де Моррен д'Ирристрю. Были и такие, которых необходимость удерживала в этих местах, например, две бесценные кормилицы — сноха Шаплея для Глориандры и акадка Иоланда для Ремона-Роже, одна в сопровождении своего мужа-индейца, другая — крепышки Мелании, затем слуги дома, нанятые для текущих дел, Агарь, плетущая венки и разбрасывающая по полу цветы, маленькая Онорина, которую невозможно было удалить, ее ангел-хранитель Северина и, разумеется, сама миссис Кранмер… К этим визитам прибавлялись посещения близких знакомых, которые также претендовали на безусловное право присутствия: кто по привычке давней дружбы, кто важности должности, давно уже занимаемой на службе у мадам де Пейрак, исполнившись решимости отправлять ее, несмотря ни на что. Еще был Куасси-Ба, задевавший султаном своего праздничного тюрбана балки на потолке, возникавший у изножия кровати с кофейными принадлежностями и маленькими фаянсовыми чашечками на деревянных подставках, украшенными филигранным серебряным рисунком. Ему помогали Тимоти и еще один негритенок со свирепым взглядом, разукрашенный по самый лоб голубыми татуировками, которого они купили на рынке в Род-Айленде. Еще в углу можно было видеть Эли Кемптона, сбывавшего мускатные орехи акушерке-ирландке и заверявшего ее, что это не деревянные шарики-обманки вроде тех, которые порой осмеливаются продавать под видом этого товара его коллеги-разносчики из Коннектикута, и Адемар, который, проходя через весь город в форме французского солдата, гордо приносил из «Голубого якоря» блюдо с требухой собственного приготовления по каенскому рецепту, затем Шаплей со своей неизменной остроконечной шляпой на спине, книгами и многие другие…