Рекенштейны - Вера Крыжановская Страница 26

— Здесь одуряющий запах, надо пойти в залу, — сказала она, обмахиваясь веером.

Очень кстати для них обоих раздались поспешные шаги, и минуту спустя показался Арно.

— Ах, вот вы где, Габриэль, а я ищу вас. Но как вы бледны! Что с вами? Вам нездоровится?

— Нет, я только устала; должно быть, слишком много танцевала. И я попросила месье Веренфельса провести меня сюда на минуту. Не тревожьтесь, Арно, — присовокупила она, заметив беспокойство в его взгляде. — Вы так добры ко мне, но вы не знаете тоже, как я люблю вас.

Она сжала руку графа и устремила на него взгляд, в котором не было ничего материнского.

Злоба и отвращение пробудились мгновенно в душе Готфрида. Как могла она, еще трепеща от страстного влечения к нему, снова приняться за преступную игру с Арно? И когда взгляд графини встретился с его взглядом, в нем отразилось такое презрение, что молодая женщина вдруг встала, как бы движимая механической силой, и, опершись на руку Арно, поспешно удалилась, прикрывая веером смертную бледность своего лица.

Они вошли в зал, когда оркестр снова принялся играть. Дон Рамон стремительно подошел к графине. Приветливо улыбаясь и более, чем когда-нибудь, сияя весельем, она вернулась в круг своих гостей, вызывая оживление везде, где появлялась.

Готфрид тотчас ушел к себе. Тишина и спокойствие ночи возвратили его хладнокровие, но мысль увидеть графиню была невыносима для него. И он решил во что бы то ни стало придумать предлог, чтобы безотлагательно уехать в Рекенштейн; отъезд семьи назначался через две недели. Случай помог ему. Когда на следующий день он увидел графа, то нашел его озабоченным: письма, полученные из замка, извещали его, что разлив реки причинил значительные повреждения, а к довершению этих неприятностей помощник управляющего упал с лошади и лежал, будучи прикован к постели недели на три, по крайней мере.

— Граф, позвольте мне поехать с Танкредом. По вашему указанию я сделаю все нужные распоряжения и до приезда вашего буду наблюдать за всеми работами.

Танкреду же деревенский воздух и большие прогулки будут очень полезны.

— Благодарю вас, Веренфельс, и принимаю ваше предложение, так как оно выводит меня из крайнего затруднения. Но когда вы можете ехать?

— Завтра утром пятичасовым поездом.

— Отлично! Сегодня вечером я дам вам все нужные инструкции.

Вечером, когда все собрались к чаю, Габриэль отсутствовала. Вследствие утомления после бала, она весь день не выходила из своих комнат.

Когда встали из-за стола, Готфрид сказал Танкреду, что он уезжает с ним завтра рано утром и велел ему пойти проститься с матерью. Мальчик был поражен, так как ничего не знал об этом решении, но когда отец повторил ему приказание, он, взволнованный, кинулся в комнаты графини.

Габриэль лежала на кушетке, поглощенная бурными мыслями, когда сын ее, озабоченный, с пылающими щеками, ворвался в ее комнату. При виде обожаемого ребенка лицо молодой женщины просветлело.

— Мама, я пришел с тобой проститься! — кричал Танкред, кидаясь ей в объятия.

— О каком прощании ты говоришь, мой маленький кумир? — спросила молодая женщина, покрывая его поцелуями.

Но когда мальчик сказал ей, что уезжает в Рекенштейн с Готфридом, она побледнела и прижалась лицом к кудрявой головке сына. Она понимала, что значит этот образ действия. И буря любви, смешанной с ненавистью, поднялась в ее душе против энергичного молодого человека, который избегал ее, тогда как она не могла вырвать его из своего сердца.

— Бедный мальчик, отец твой неистощим, придумывая средства разлучить тебя с единственным существом, которое тебя любит; вполне беззащитным он отдает тебя в распоряжение твоего грубого воспитателя, — прошептала Габриэль, и несколько горячих слез скатилось по ее щекам.

Танкред был сильно привязан к матери. В своем детском сердце он был горд своей мамой, такой красивой, снисходительной и так всеми любимой. А потому радость, которую внушало ему предстоящее путешествие, омрачилась; печальные мысли зароились в его голове, и, рыдая, он стал по-своему утешать ее.

— Не огорчайся, мама. Я буду вежлив и прилежен до твоего приезда, чтобы месье Веренфельс не имел повода наказывать меня. А потом, уверяю тебя, что теперь он добр ко мне, а когда он мне рассказывает эпизоды из жизни животных или историю жизни знаменитых детей, то я готов слушать его целую ночь. И, право, я не понимаю, зачем он старается сердить тебя.

Разговор продолжался в том же духе, но, взглянув на часы, мальчик вскрикнул:

— Теперь пусти меня, мама. Месье Готфрид рассердится, если я не лягу скоро спать; он велел мне быть в постели в десять часов, так как завтра надо встать в четыре часа утра.

Танкред вернулся в свою комнату, заплаканный и с огромной бонбоньеркой в руках.

Готфрид тоже только что вернулся к себе. Прощаясь с обоими графами, он просил их засвидетельствовать его почтение графине. Веренфельс укладывал в портфеле бумаги с различными указаниями относительно дел, которые он взял на себя в Рекенштейне и в Арнобурге, когда воспитанник его вошел с покрасневшими глазами и с бонбоньеркой в руках.

— Поди сюда, милый мой, — обратился молодой человек к Танкреду, — и скажи, отчего у тебя такой печальный вид?

Мальчик неохотно подошел.

— Ты плакал? Отчего? Ведь ты, казалось, был так доволен отъездом в замок? — спросил Готфрид, привлекая его к себе.

Отношения между воспитанником и воспитателем заметно улучшились. Поведение Танкреда поправилось, что позволило Готфриду отступить от своей строгости. Он старался развивать мальчика, забавляя его и доставляя ему всякие развлечения, подходящие к его возрасту.

— Да, я был доволен, — отвечал Танкред нерешительным голосом. — Но отчего вы стараетесь непременно рассердить маму? Она сейчас плакала горькими слезами при мысли, что я буду беззащитно предоставлен вашей жестокости.

— Право! Мама плакала. Я очень жалею ее, но не находишь ли ты, что ее опасения преувеличены? Ты отлично себя чувствуешь, несмотря на мою жестокость.

Танкред взглянул на него с простодушным удивлением, затем разразился чистосердечным смехом. Но через минуту, приняв снова серьезный вид, он озабоченно спросил:

— Скажите откровенно, месье Веренфельс, отчего вы ненавидите маму? Она так красива, и все так любят ее. На прошлой неделе я сам видел, как дон Рамон стоял перед ней на коленях и глядел на нее такими глазами, будто хотел ее съесть. Я не понял, что он говорил; что-то такое о смерти, о любви, о разбитом сердце. Но у него был такой смешной голос.

— А что мама отвечала на эти шутки дона Рамона? — спросил Готфрид, охваченный неприятным чувством.

— Она сказала: «Встаньте, дон Рамон, и сядьте на стул, а то я сейчас уйду от вас». Тогда он встал, целовал ей руки и, кажется, плакал. Она рассмеялась и сказала ему: «Потерпите, может быть, потом…» дальше я не помню.