Во имя любви к воину - Доминик де Сэн Перн Страница 25

Посреди всех этих трудностей «Айна» продолжала процветать. Энергия организаторов воплощалась в различных проектах. Вновь заработал на полную мощность сатирический журнал «Замбилье-Гам», который в эпоху талибов распространялся тайно. Его создатель Осман Акрам сначала размножал его с помощью ксерокопирования, но потом, когда копировальные машины стали редкостью, переписывал экземпляры от руки. Акрам всегда находил смешные темы в том мраке, в который погрузилась страна, — установленные бородачами запреты на ношение скрипучей обуви, на продажу музыкальных кассет. Потом появилась женская газета «Малалай». Наш телевизионный сектор развивался благодаря сподвижникам, которые постоянно приезжали на короткий срок и давали мастер-классы.

Иностранцы, живущие в Кабуле, уже потихоньку готовились к рождественским праздникам, когда 19 декабря случился теракт. Эльза Леруа, обучавшая монтажу девушек-операторов, журналист Эрик Коревитц и Хабибула Шахими, державший маленький гастроном в самой «Айне», отправились в немецкий госпиталь. Они ждали своей очереди в холле, когда мужчина, сидевший рядом с ними, взорвал бомбу, которую прятал под курткой. Хабибула умер на месте, Эрик был ранен. Эльза обошлась без единой царапины, во всяком случае на теле. Они стали первыми жертвами атак террористов-смертников против международных сил поддержки безопасности (ISAF [21]) в Кабуле.

Это постоянное присутствие опасности должно было бы переубедить меня. Но нет, я собиралась поехать со второй группой учениц снимать наш короткометражный фильм об афганских женщинах. На этот раз мы собирались в Герат, на северо-запад страны. Власти настойчиво советовали не путешествовать ночью, даже в окрестностях Кабула, так как могло произойти худшее. Поэтому мы — Шекиба, Халима и я — сели на самолет

Герат на границе с Ираном — один из самых консервативных афганских городов. Здесь женщины по-прежнему носили чадру, не имели права голоса, а мужчины слишком боялись репрессий, чтобы разрешить им встречаться с нами. Если бы женщины добровольно согласились говорить перед камерой, их бы избили. Всего в часе лета от Кабула вооруженные командиры, близкие к талибам, еще обладали властью и угрожали семьям смертью в случае неповиновения.

Мы ездили по улицам на машине, не осмеливаясь снимать. Несмотря на риск, Халима и Шекиба отказались покрыть голову, возмутившись даже, что я им это предложила для их же безопасности: «Мы — журналистки. Как мы можем работать в чадре?!»

Нам удалось взять интервью у одного врача. Его лицо светилось добротой. У него было столько работы, что он не знал, за что хвататься. Каждый день к нему приходили на прием плачущие женщины, которые не могли заплатить за лечение. Их мужья не работали, многие мужчины здесь были наркоманами. Добрый доктор лечил бесплатно эти бедные создания, которые с утра до вечера искали, чем бы прокормить себя и детей. Затем незаметно клал в их ладони несколько афгани. Жалкие усилия, поглощенные океаном нищеты.

Он указал на пациентку, которую обследовал, когда мы пришли. Ее чадра была откинута назад, лицо открыто. «У нее семеро детей. Вы можете легко представить ее судьбу в Афганистане: без образования, жизнь впроголодь, плохое здоровье». Он посмотрел в камеру и произнес дрожащим голосом: «Во имя Бога, во имя человечества, мы должны найти решение!»

Как Джамиля в пещере Бамиана, Шекиба слушала с глазами, полными ужаса. Потом она спрятала лицо в платок. Она хотела укрыться от объектива моей камеры, направленной на нее.

Были ли мы подвластны вуайеризму, этому журналистскому искушению? Я не знаю. Я знаю только, что мы могли предложить этим женщинам лишь сочувствие, немного поддержки, ничего больше. Но, слушая, снимая их, смешивая наши слезы с их слезами, отдавая им частичку себя, я надеялась, что это разделенное страдание, кем-то наконец признанное, зародит в них какую-то надежду.

Сразу после возвращения в Кабул я переслала Шахзаде через таксиста вкусные пирожные из Герата — хрустящие, с фисташковой начинкой, — а также белый пату. Он написал мне в ответ: «Это как если бы ты подарила мне целый мир!»

Что он знал о целом мире, чтобы сравнивать его с тремя пирожными и шерстяной накидкой? Наверняка впервые в жизни женщина делала ему подарок.

Как и все влюбленные, мы понемногу узнавали друг друга. В нашем случае все было сложнее. У нас не было общего языка, если не считать язык взглядов. К тому же жили мы в шести часах езды друг от друга. Как я жалела о том, что здесь больше не было почтовых голубей и воздушных змеев, этих посланников любви, исчезнувших в эпоху талибов. К счастью, оставались такси. По мере надобности они служили посыльными между Кабулом и Джелалабадом.

Письма Шахзады меня умиляли. Они показывали честного, доброго, сильного и нежного мужчину, обладавшего внутренним светом.

У меня был тайный ритуал. Каждое утро я вставала очень рано, пока в холодном доме для гостей все еще спали. Я зажигала камин в гостиной, брала стул, садилась у разгоравшегося огня, закутавшись в пату Шахзады, который хранил еще его запах, исчезающий с каждым днем. Закрывала глаза, концентрировалась на его умиротворенном лице, представляла его; и когда оно появлялось, улыбающееся, запах становился сильнее и явственнее. Только тогда я читала и перечитывала его послания, переведенные для меня. Шахзада писал много, простым языком. В его последнем письме говорилось: «Пока еще ничего не произошло между нами, как только ты вернешься из Бадахшана, я повезу тебя в свою деревню».

Действительно, последняя часть нашего фильма должна была сниматься в Бадахшане, с другой стороны Гиндукуша, на самом севере страны. На карте эта горная провинция походила на огромную голову барана, пытающуюся просунуться на территорию величественного Таджикистана. Отец Мерхии был и в самом деле бесстрашным: он разрешил дочери поехать в царство бузкаши [22], в степи, куда не ступала нога ни одной афганки — ни аристократки, ни крестьянки. Шекиба также снова смогла уговорить свою мать. Потом Полли спросила меня: «Почему ты не возьмешь Гуль Макай?»

Я ее забыла, мою сдержанную ученицу, хроменькую и мрачную. Я умирала от усталости. Зачем еще и ее вешать на себя мертвым грузом в высокогорной экспедиции, которая могла стать последней? К тому же я решила, что в этот раз мы будем передвигаться на лошадях.

Но Полли настояла. Она привязалась к Гуль, считала, что это единственный шанс оживить ее: «Она не осмеливается сама попросить тебя». Ну что ж, попробуем.

Мы приземлились в Файзабаде, столице Бадахшана. И снова — ни одного женского силуэта на улицах, где еще недавно царили вооруженные моджахеды. Торговля чадрами была не самым выгодным делом, если верить круглолицему продавцу тканей, который жаловался на разорение своего некогда процветавшего магазина. Он так вздыхал, казался таким удрученным среди всех этих тканей, что казался смешным. Во времена Талибана торговля шла бойко, он продавал чадры по тридцать штук в день, но сегодня они никому не нужны!